Следующие эпизоды новой книги
Здравствуйте, я гений!
Восьмой эпизод.
“ПРЕКРАСНОЕ ДАЛёКО”, КАК ТЕБЯ ОБНЯТЬ?
Какая-то странная была параллельная жизнь, когда мне говорили о моих способностях.
“У тебя большое будущее, ты явно талантливая.”
Я вела хозяйственно-полезную деятельность и пробовала мечтать, как это “ты можешь многого добиться”?..
Получалось, что многомерное НАДО и мое счастливое будущее, это какие-то параллельные реальности.
Сначала мир сузился — нельзя быть геологом.
Ладно, я же красивая девочка — захочу во ВГИК. Дед кинодраматург и теоретик с мировым именем. Ну, пусть не на актерский, ну, хоть на сценариста… Я же пишу, вы меня хвалите…
Вердикт: ты попадешь в кино только через мой труп…
Блин, а ведь так и вышло, но это другой эпизод.
Ладно, я хорошо пишу. Сообщила маме, что буду поступать в литературный.
Вердикт: а кто тебя будет содержать?
И надо иметь способности, а у тебя они как у всех, средненькие…
Ладно, тогда я хочу в мед на медико-билогический… Там изучают свойства минералов, металлов — всего, что не таблетка, но лечит.
Вердикт: на что ты будешь жить, там дают диплом “врач без права лечения”.
Пойдешь в МИТХТ.
Вот закончишь институт, выйдешь замуж, делай, что хочешь.
Ок, мама.
На четвертом курсе института проводили литературный конкурс. Анонимный.
И я отправила подборку стихов под девизом
“Не мысля гордый свет забавить…”
И… Заняла второе место.
И сто рублей премия…
Пошла на Крым после воспаления лёгких.
Никогда мне тело не давало делать то, что я не люблю!!!
Было торжественное вручение премии. Все, кто хотел, читали стихи и рассказы.
И один профессор подошёл ко мне и сказал:
— Мне бы каплю того, что дано вам…
Ох, я бы столько сделал, а вы — несерьёзно.
Оп-па. В эту минуту вдруг ДАНО обрушилось на НАДО…
И ещё стыд. Да, стыд в ту минуту сработал, как катализатор. Стыдно, когда дано и ты не делаешь, или мало делаешь…
Это было мощно.
И признание, и вопросы о творческих планах.
И никого не интересовала мытая посуда и довольная мама. Это из другой оперы, это не про ДАНО.
Вот стихотворение, особо отмеченное литературным критиком.
Играли на теченьи солнца переливы,
И облака своей бежали чередой.
Ты в этот миг была такой счастливой,
Что ива перестала плакать над водой.
Потом туман укутал землю бережливо.
И ночь дрожала первою звездой.
В недолгой тишине дремала нива,
И осень не грозила ей бедой.
В садах незримо зрели сливы,
Вставал рассвет, несмелый, молодой.
Ты ещё вспомнишь, что была в тот миг счастливой.
А ива долго будет плакать над водой.
Критик написала: здесь есть нефорсированное эстетическое движение…
Честно, я до сих пор не очень понимаю, что сие значит, но тогда я была уверена — это круто!!!
И я уже задумывалась, едва смея, что это вот моя бытовая хорошесть, это, как говорится
“Хоботов, это мелко!!!”
А уже когда стала разбираться с поражениями и своей судьбой, один за другим мастера стали говорить о всемирной славе, до которой мне суждено дотопать. Если пойду, конечно… Дорога то завалена.
И получалось, что за порядок в доме и любовь к маме всемирной славы не видать…
А как-то же вбито в голову — идеально, красиво, чтобы порядок в доме и мама довольна…
И как всё это соединить???
Помогло кино, где я пять лет ведущим редактором работала. Двенадцать проектов, все форматы.
Помогли боевики.
Вот, в каком виде герои спасают мир?
Что, в белом костюме и с мамой за ручку???
Или, вот, герой Брюса Уиллиса, вместо того, чтобы дотянуться до кнопки или разрезать провода, останавливается и говорит:
— Ох, у меня летние вещи не разобраны, я к бабушке не съездил, у меня брюшко наметилось и три морщинки…
Сначала приведу себя в порядок, потом спасу мир…
Каково???
Вот. Мир, мой, огромный — это я, мои ДАНО и мои ХОЧУ.
ХОрошо ЧУвствую.
Все, что я делаю, потому что люблю это делать, спасает мир. Мой мир.
А за чистую посуду не может быть всемирной славы.
Да ладно, это как получится, слава эта…
Ведь она прилагается к собственной жизни.
Это когда ДАНО принято, усвоено, развито, отработано.
“Слышу голос, и бегу на зов скорее…”
“Слышу голос, голос спрашивает строго:
А сегодня что для завтра сделал я?”
ТУПИК АРБАТСКОГО РОМАНА
Ненавистный институт я отчаянно прогуливала. Обожала Старый Арбат с его паутиной переулков.
Мы были завсегдатаями кафе “Старое фото”. Каждый год на 1‑е апреля там красовалась вывеска
“Наш фотограф может увеличить вашу семью”.
Меня это смешило!!!
Но вот однажды, в начале холодного мая, мы скорешились с ребятами. Гитары, песни, мы обосновались в одном из переулков, и мы влюбились…
Обе две сразу. И они оба два тоже сразу.
Это было так романтично…
Я угадывала сходу песни, которые мой сочинил.
Да, мой и всё!!!
Только ему в армию было через месяц.
Но я вся готова была ждать!!!
От близости отказалась — у нас же вся жизнь впереди.
И шуршали письмами два года.
Он просил звонить его маме и поддерживать.
Я писала про свою жизнь, стихи.
Я жила очень важная.
На вопросы: есть ли у тебя кто-то, серьезно изрекала — я жду жениха из армии.
Он, правда, не особо то и делал предложение, но я была уверена в награде!!!
Ждать два года, жить письмами! Конечно — после только счастье, безоговорочное и категорическое.
Я ж хорошая, я жду!!!
Я научилась хорошо играть на гитаре и тоже стала писать песни.
Потом долго искала ответ на вопрос: а с чего я решила, что у нас все так серьезно?
Это ж надо было обнаружить, насколько я умею нарешать то, чего нет.
Поверить в это, отрастить иллюзиями, и потом больно раниться их осколками.
Он пришел из армии прямо перед моим днём рождения, с огромной охапкой сирени.
Спросил: долго ли ещё никого не будет дома? Очень соскучился и давай по-быстрому…
Опять “нет” с моей стороны — у меня пирог подходит, завтра гости, да и куда нам торопиться.
- До завтра…
Долгий нежный поцелуй в дверях.
А завтра это обещанное до сих пор не наступило.
Зато, когда я работала в издательстве
“Правда”, через пару лет после этого, к нам пришла девочка, мы сдружились, и она рассказывала про своего жениха, которого ждала из армии, но изменила ему.
Что-то было очень знакомое в просьбах жениха звонить его маме после каждого письма…
Сверили координаты.
И она тоже ждала его из армии…
Я ей завидовала — она ему изменила.
Умница!!!
“Ах, Колорадо, мое Колорадо…
И все равно по количеству брюквы
(И гадов!!! — это моя версия песни!!!)
Не догонит Америка нас!”
Лет через десять я смогла достать из недр стола пачку его писем.
Наугад достала несколько, прочитала.
Божечки… Там ничего не было из того, что я придумала.
Письма отправились в мусоропровод и завершили этот теоретический роман.
Но я умею ждать и верить, это я знаю!!!
А мы с подругой года три поливали слезами этот переулок с тупиком.
У нее “все было”, и ничего из этого тоже не вышло, кроме аборта и проблем с психикой.
Наши арбатские романы зашли в тупик!
https://youtu.be/V‑Zv1WbF7LI
Арбатского романса старинное шитье…
Десятый эпизод.
ЛУННАЯ НОЧЬ И БЕЗЫМЯННАЯ ЗВЕЗДА
У каждого своя “Лунная ночь на Днепре”
Мне нравится, как она у Архипа Куинджи случилась. Мне вообще нравятся жизненные истории авторов, которые жили в достатке и в удовольствие творили. Потому что не могли без этого, им было интересно и нужно.
И не таких как все — ну, очень люблю, Самородков, самоучек, самобытных.
Вот Архип Иванович Куинджи
из нищего сына сапожника в питерские рантье, оставил 1,5 млн. рублей и земли в Крыму обществу художников. Хотя оно, это общество, вело себя по отношению к нему весьма неоднозначно. Слишком гений.
пешком пришел в Крым к Айвазовскому учиться, а в Академию Художеств дважды провалил вступительные экзамены. Был зачислен вольным слушателем, да бросил.
философ пейзажа, глубинный мыслитель, мастер света.
Его Богом был Свет. Его регулярно обвиняли в добавлении фосфора в картины, но экспертизы показывали, что нет.
дружил и сотрудничал с Менделеевым, работал над составом красок. В краски знаменитой “Лунной ночи на Днепре” был добавлен асфальт. Из-за этого картина со временем потемнела.
провел перфоманс одной картины, и огромное количество людей в Петербурге много дней стояли в очереди, чтобы на нее посмотреть.
Да. Первая в России выставка одной картины, оглушительный успех, достаток и доходы. И что?
Куинджи стал масштабироваться и лить трафик?
Нет. Он ушел в затворничество, в свои поиски, эксперименты, продолжал преподавать, но картин больше никому не показывал.
Жила семья просто, даже аскетично.
Его адрес знали птицы и нищие. Был безотказным благотворителем.
А его картина “Лунная ночь на Днепре” совершила кругосветное путешествие. Ее купил великий князь Константин, и не пожелал с ней расставаться. Соображал, князь, однако. Я бы тоже не расставалась с картиной Куинджи.
И вот такая возможность жить, отдаваясь делу любимому, мне тоже очень нравится. Я бы ушла в затворничество. Осталось только создать свою собственную “Лунную ночь на Днепре”. Продать великому князю тоже желательно…
И ровно в полдень кормить птиц на крыше своей мастерской свежими французскими булками…
БЕЗЫМЯННАЯ ЗВЕЗДА.
Фильм Михаила Казакова, из которого мы знаем,
Что ни одна звезда, даже самая малая, не отклоняется от своего пути…
Восемь лет… Восемь лет Казакову не давали снять это чудо.
Восемь лет.…!!!!
А ему было надо!!!
— Господи, ну там же просто эпизод провинциальной жизни, — говорил он, обивая пороги.
— Миша, у нас вся страна — одна большая провинция. Не надо это снимать, — говорили ему, отказывая в очередной раз.
Но у нас есть БЕЗЫМЯННАЯ ЗВЕЗДА!!!
Я часто себе о создателях этих шедевров напоминаю.
Очень много созвучно.
Я ж родилась в майскую полночь, с луной и звездами, они всегда для меня и со мной, это я точно знаю!!!
Одиннадцатый эпизод.
ЗАБОЛЕТЬ, ЧТОБЫ ОСВОБОДИТЬСЯ!
Болеть я начала с 9‑го класса. Первым вылезло хроническое воспаление придатков.
Это был повод лежать после школы, после уколов.
Писать же лёжа можно всегда!!!
Вот я и строчила нудятину в дневнике и заунывные стихи.
Видимо, это была реакция любимого тела на нельзя — в литературный, во ВГИК, на медико-билогический.
После поступления в МИТХТ, на первом курсе в декабре, мне вырезали аппендицит.
Ура!!! Я была уверена, что впереди академка.
Но нет!!! Мама решила, что я в состоянии сдать сессию.
И я ползала в институт с расходящимся и гноящимся швом.
Жила в обнимку с ужасами. Первый ужас — упасть, зима, знаете ли, скользко.
Затем ужас встречи с начертательной геометрией.
Затем ужас возвращения домой — опять не сдала зачёт…
Бррр… До сих пор!!!
А преподавательница по начерталке, к которой я явилась 31 декабря в очередной раз сдавать зачёт, спросила меня:
— Вы сирота из общежития?
Я кивнула, она меня пожалела и поставила зачёт.
Я сдала сессию. Даже со стипендией.
На втором курсе летом обрушилось воспаление придатков. От уколов отнимались ноги.
Мама сидела у кровати и плакала: если ты уйдешь в академку, ты никогда не закончишь институт.
Врач: я не понимаю вашу маму. Вам не идти в армию… Что так важно сейчас сдавать сессию? Вам нужно в больницу, отлежаться, капельницы пройти…
Вам же жить как женщине, вам детей рожать…
Победила мама, и я, с лицом зеленоватого цвета, сдавала зачёты и экзамены.
Победа в полном объёме пришла на четвертом курсе.
Второе место на литературном конкурсе, воспаление лёгких, три недели больницы, премия за конкурс.
Академический отпуск, месяц в Форосе…
Я пошла работать сразу в два места, перевелась на вечерний и закончила этот институт тонкой химической технологии.
Болеть, кстати, перестала…
Потому что сама решила закончить.
Уже было жалко всех этих усилий.
Выполнила мамин наказ — закончишь институт, выйдешь замуж, делай что хочешь…
С Анастасией в животе, на коленях перед пишущей машинкой (гипертонус, нельзя сидеть) — я написала вступительную работу на творческий конкурс и отправилась на очередное сохранение. Муж отвёз работу в Лит.
Летом пришел вызов на экзамены.
И, кстати, во время учёбы в Лите, я ни разу не болела!!!!
Это сейчас я знаю: мое тело хорошо себя чувствует, когда я увлечена, и делаю то, что хочу!!!
Правда, многолетняя привычка детства и юности — заболеть, чтобы лечь и писать, сегодня вредна для моего тела.
Как я с ней теперь расстаюсь — это отдельная тема.
Двенадцатый эпизод.
ОЧАГ, НАРИСОВАННЫЙ НА ХОЛСТЕ
Когда жизнь на фасаде — зашибись, а внутри страшно и холодно.
Нет, не пусто. Именно страшно и холодно.
Вожделенная академка, начало трудовой деятельности в журнале “Наука и жизнь” и одновременно подработка в институте Документоведения и архивного дела.
Работа над первой версией электронной книги памяти погибших в годы ВОВ.
Перевод на вечерний, повышение в издательство Правда.
Первый больной женатый роман.
Замужество, рождение дочери, поступление в Литературный.
Учеба.
Высокий статус — начальник отдела набора и верстки в крупном издательстве.
Зависть в виде: вот, начальник в 26 лет, эталон — красивая, талантливая, второй институт заканчивает, пишет, муж яркий, дочь, семья дружная…
Очаг, нарисованный на холсте, полыхал вовсю. Только никак не согреться, и еды не приготовить…
И мне становилось все страшнее и холоднее.
Видимо, за нарисованным очагом слишком борзо хозяйничала злая крыса Шушара, и мой личный золотой ключик падал все дальше и дальше.
И вот в 26 лет я пришла к экстрасенсу.
Со словами: я будто уже и не живу совсем. Кто-то другой живёт.
Она помедитировала над той информацией, которая известна мне про родственников. Сказала, что я повторяю папину судьбу, и навешали на меня много всего, но, когда я справлюсь…
И ещё она орала на меня, что я живу в аду, потому что верю, что любовь можно заслужить.
Я так обиделась. Вот дура, орет на меня за мои же деньги…
Однако многое из ее слов отозвалось мне.
И я, дурочка великовозрастная, решила обсудить с мамой…
Упс… Вот до сих пор не могу понять, если все это чушь и враньё, то чего она так взбеленилась?
Отношения с мамой и сестрой стали резко ухудшаться.
Никаких ответов и подсказок я не находила. Институт я закончила, иии????
Иии… Ничего не происходило!
Пропуск в литературную жизнь, оказывается, сам по себе не работал.
И я решила — мне просто нечего делать.
Поэтому лезут в голову мысли и тревоги.
Тут грянул кризис 98 года, мы с мужем оба потеряли работу.
Муж подрался с мамой, мы сбежали жить на дачу, я забеременела.
Случился поздний выкидыш, выскабливание на живую, без наркоза.
Так получилось…
Выписка из больницы, “вставай и иди на работу. Тебя и твою дочь никто кормить не будет” — ария мамы.
“Я не просил тебя одалживать денег, сама отдавай” — куплеты мужа.
В таком состоянии я пришла диспетчером в компанию, которая продавала замороженные продукты.
Развелась, влюбилась могуче и взаимно на 12 лет.
Из диспетчера выросла в аналитика холдинга, но это впереди.
И получила первый подарок судьбы к дню рождения.
У меня был роман, написанный на заказ, как стилизация перевода.
Писала для эксмо, они отказались.
Тогда романом заинтересовалась Панорама, мне заплатили гонорар, но издательство собиралось закрываться.
Вроде все накрылось.
И вот, накануне дня рождения, из издательства раздался звонок: пришел сигнал, сколько вы возьмёте авторских экземпляров?
Я сетовала, что же вы молчали, что печатаете?
А они: зыбко все было, не хотели вас тревожить.
И в день рождения я забрала свои авторские экземпляры.
Холст, с нарисованным очагом был сорван, началось изгнание злой крысы Шушары и где-то в недрах подземелья повернулся мой золотой ключик.
Тринадцатый эпизод.
ЛЕДЯНОЙ КИНЖАЛ ГНЕВА
Словом можно убить.
Прежде всего — убить себя, как оказалось.
И это мое самое больное озарение о себе.
По порядку.
Лежу я недавно на массаже.
И массажист в клинике тибетской медицины решил показать мне, что он может что-то ещё.
— Вы эмоциональны?
— Очень!
— А какие эмоции вы чаще всего испытываете?
— Гнев…Ярость…Злость…
— Когда, например?
— Да сегодня. Швырнула телефон, за то, что перестал вдруг ловить сеть.
— И???
— Теперь менять корпус. Зато я прооралась и прорыдалась. Это достижение, если что…
Обычно я свой гнев держу при себе…
— А можете вспомнить, когда вы впервые сдержали гнев?
И вдруг из недр памяти выбрался наш коридор в родительской квартире.
Выключатель — верёвочка с замочком. Я смотрю, как она качается, и готовлюсь снять с отца ботинки… Мне противно, я не хочу этого делать… Мама велела…
Верёвочка с замочком качается.
Нельзя сбежать… Нельзя наорать на отца… Ничего нельзя.
Только снять ботинки…
— У этого гнева есть образ?
— Да. Скомканный листочек из тетрадки.
— Он что-то говорит?
— Да. Он говорит: я тебя убью. Я ударю тебя в сердце, когда ты задохнёшься от очередной несправедливости…
Ого!!! Как ты, комканная бумажка, сможешь меня убить?
И тут бумажка начинает расти, становится упаковкой, я прошу упаковку разорваться, и в ней лежит ледяной кинжал.
Мой ледяной кинжал гнева.
— Откуда ты взялся?
Оп-па… Мама держит его за спиной.
И отдает мне.
То есть, я сама взяла этот ледяной кинжал гнева, и сделала его убийцей.
Угроза жизни?
Вот это повод растопить его, или выбросить, или вернуть маме.
Главное — отпустить его, убрать из своей жизни!
Ледяной… Ну, да. Гнева во мне достаточно — слишком острая реакция на все, что происходит.
И как я это проживаю?
В объятиях ледяного сарказма.
Ведь я всегда жалела о том, что не сказала.
Любой удар — я погружаюсь в ледяное спокойствие и ищу убийственные формулировки. Отточенные до стопроцентной боли для того, кому я мысленно это говорю. Я мысленно убивала словом своих обидчиков…
Такая была моя месть им.
А на самом деле — так происходило мое самоуничтожение.
“Вынутое оружие должно стрелять”.
Кинжал гнева должен ранить или убивать.
Но я всегда держала это внутри себя.
Кинжал вырос, окреп, и начал бить по мне…
Давно хотела рассказать историю из своего опыта проработки гнева.
Первый цикл практик, который я проходила на себе — проработка семи скверных состояний. Гордыня, гнев, зависть, жадность, привычки, ложь, уныние.
Прорабатывается свое плюс то, что пришло из родовой памяти.
Очень тяжело давались зависть и уныние.
Но гнев…
Это было невыносимо тяжело.
Я чувствовала себя мужиком, который бил и мучил людей. У меня болела правая рука (мужики в роду), и я чувствовала упоение от власти и от чужой боли.
Тошнило, болела голова.
И каждый раз всплывала одна и та же картина.
Рассвет. Туман. Расстрел.
Изуродованные тела, проклятья.
И голос свыше: это все тебе, детка…
— Але, гараж!!! Это очень много. Мне не справиться за всю жизнь.
— А ты делай.
Делала и думала: какая мразь придумала расстреливать на рассвете?
Когда просыпается земля, встаёт солнце…
И кровь течет по земле и в землю…
Снова сильный день, снова проработка. Снова эти жуткие ощущения.
И снова рассвет, туман, расстрел.
Пока однажды я не увидела рассвет, туман, который рассеивался, и много много белых саванов, которые поднимались наверх.
Взошло солнце, засверкала роса на траве.
— Свободна!!!!
Боже, как я ощутила эту свободу!
Были в роду душегубы, да.
Дар во зло употребляли. Ради корысти, да.
Свою собственную корысть я ещё несколько лет отлавливала.
Но, видимо, я продолжала застывать от ужаса, и мой собственный ледяной кинжал гнева продолжал расти и крепнуть.
Это и есть ключ к волшебству — найти свое.
Свою засаду. Свою скверну.
Найти и обезвредить.
Видимо, про свои отношения с гневом я ещё много узнаю и напишу об этом.
Четырнадцатый эпизод.
СУКА, НУ КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?
СЧАСТЬЕ ЭТО СВОЕВРЕМЕННОСТЬ
(восточная мудрость)
Да. Мне такое определение нравится.
Я могу убедительно доказать, что так и есть, сравнив счастье с радостью, с наслаждением, с удовольствием.
Но не сегодня.
Сегодня о моем производстве своевременностей, то есть счастья.
Первое счастье — мои способности. Мне выпали с рождения дары мастерства и многогранности. Пощупать — так это секунды озарения, решённой задачи.
Будь то диагностика и пути выздоровления, будь то соединения названия будущей и книги и ее финала.
Когда звучит: с.ка, ну, как ты это делаешь!
И я пронзительно счастлива в эти минуты.
Да, недописанных книг у меня нет.
Есть неначатые, поскольку сначала название и финальные абзацы.
Ну и ради них страниц 300–400.
Второе счастье — мои книги. Взять в руки — это первая часть счастья, жить, зная, что твои книги читают — вторая часть счастья.
Третье счастье — моя дочь. Это мое главное творческое достижение. Удалась!!!
И, несмотря на то, что она уже взрослая и замужем, она может вдруг позвонить и сказать:
— Мама, прости меня три раза.
Я предпочитаю пристегнуться к дивану, прежде чем услышать подробности…
Четвертое счастье — моя кошка Лилу.
Мейн Кун. Я кошек то как не любила, так и не люблю, в принципе.
Но мир выписал мне этот рождественский подарок. Она родилась седьмого января, и на холке у нее белый крестик.
Мы пережили две тяжёлые операции, и мы счастливы вместе, вопреки прогнозам врачей.
Что я делала, чтобы она выздоровела — в дурке нельзя рассказывать, ибо выгонят и оттуда.
Пятое счастье — моя дача.
Перефразирую Высоцкого из фильма Место встречи изменить нельзя
“Здесь у нее любовь с интересом. Здесь у нее логово…”
Да, здесь регулярно уникальное счастье в виде своевременности.
Погоды, настроения, лесных, полевых, придорожных и озёрных находок.
Шестое счастье — это мои кадры, мои находки.
Не всякому показывают, как затягивается льдом прорубь, или как выскакивает из кокона колосок пшеницы.
Особенно, если этот колосок ты сама вырастила для выздоровления.
Мне не только такие чудеса показывают, мне ещё и снимать это на фото-видео можно…
И велено с людьми делиться.
Это ещё одно слагаемое счастья — ответственность!!!
И я делюсь, увлеченно и счастливо!
Седьмое счастье — мои черновики.
Да, я Плюшкин, и коплю их годами.
И всякий раз, когда начинаю их разбирать, предварительно разбросав, рождается практика или эссе.
Это мои такие волшебные пазлы, никогда точно мне неизвестно, когда сложится вся мозаика, но это снова будет:
Сука, ну, как, ты это делаешь?
А я счастливо что-то бурчу в ответ.
И да — у меня есть свой афоризм про счастье.
Счастье состоит не из простых, а из очень простых вещей!
Пятнадцатый эпизод.
СЧАСТЬЕ НАШЕГО ТЕКСТА
Однажды, после смерти деда, перед днём Победы, моя ба решила поучаствовать в моем продвижении.
У меня есть сильный очерк
“Два деда. Воины и таланты”.
Поскольку он про двух мужей ба и про нее, она этот очерк очень любила. В общем, он для нее и родился.
И ба решила, что он должен быть опубликован.
Ба у меня деятельная.
Она тут же позвонила главному редактору газеты Союза Кинематографистов.
И рассказывала про меня, и договорились, что он непременно оценит мой шедевр и меня заодно.
Передала мне трубку, я записала электронный адрес.
Пришла домой и отправила текст.
Про себя решила, что через недельку побеспокою господина главного редактора, попрошу его позвонить ба.
Ну, что он прочитал, ему понравилось, ну, чтобы он поговорил с ба про де перед великим праздником.
Но на следующий день он позвонил сам и сказал:
— Я напечатаю ваш очерк. Только нужно кое-что сделать. Буквально пару предложений дополнить, чтобы было яснее, кто кому кто. Мы то все знаем историю вашей семьи, а другие читатели — нет.
!!!Только не испортите мне текст!!!
- Что?!!! — я взлетела, — это МОЙ текст!!! И я никак не могу его вам испортить!!!
— Нет, Ирочка, — он не отреагировал на мое возмущение, — это уже не ваш, это НАШ текст… Я читал сам, потом читали вслух редакцией. Нет-нет, это уже наш текст. Текст всех, кто знал и любил эту чудесную пару, ваших бабушку и дедушку.
Да больше… Вы столько затронули, и так глубоко… Это никак уже не ваш текст.
Пожалуйста, бережно добавьте несколько предложений. И будем печатать.
И напечатали.
И ба плакала от счастья, и я тоже.
Сначала это был только фрагмент, который назывался “Немец и лошадь”.
И именно ба, когда прочитала его, заплакала: а про Леню?
Я дописала про Леню, и про Леню изначально получилось больше, чем про Сеню. Ба снова попросила меня еще поработать — выровнять.
И, в конце концов, она осталась довольна.
Это был редкий случай — я не фырчала, что лезут в мои тексты с замечаниями. Я старалась почувствовать, как сделать.
Потому что их истории — это же и моя тоже.
И к теме войны я приставлена.
После этой публикации я стала важно знать, что я умею делать НАШ текст.
Мне никогда неизвестно, станет текст НАШИМ, или останется только моим. Никогда неизвестно.
Зато когда мой текст становится НАШИМ, я счастлива!!!
Я умею добывать эти сокровища — наши тексты. Как геолог добывает ископаемые из недр земли, так и я добываю слова, передающие ощущения из недр родовой памяти.
Как умные устройства делают фотографии загадочных явлений.
Это моя сокровищница — добытые тексты, которые стали НАШИМИ.
«Мечтал стать великим русским писателем, а стал средней руки комбатом. Но мне выпало такое время, когда комбаты решают все…»
Дед по крови. Познанский Леонид Владимирович,
Комбат, 428 Отдельный саперный батальон,
Пропал без вести в июле 1942 года
«Я знаю две вещи – войну и кино»
Дед по жизни. Фрейлих Семен Израйлевич,
Доктор искусствоведения, профессор, академик.
Леня встретил Люсю в первом классе. «Что за бандит сидит сзади тебя, — спрашивала Люсю мама, — что я каждый день должна подрезать тебе косички?» Будущий супруг исправно купал кончики косичек в чернильнице, а его родителям учителя говорили, что мальчик очень способный, но очень шаловливый.
Особенно отличался Леня на уроках литературы, его сочинения были лучшими, а преподаватель предрекал ему блестящее литературное будущее.
В 6‑м классе Леня, участвуя в общей игре написал будущей жене характеристику: «думал три дня и три ночи… А в общем, Суховерх – хороший парень»
В 10‑м классе наметился роман. «Что за мама у твоей девочки, — спрашивали Леню, — если она позволяет своей дочери приходить домой в 2 часа ночи». А они целовались в Нескучном саду.
Вскоре поступили в институты, встречи прервались. От своей подруги Люся узнавала о Лене. Потом они случайно встретились, и роман возобновился. Вопрос ребром об отношениях поставила Люся, и стала женой Лени.
С 4‑го курса Строительного Института Леня перевелся в Инженерно-Строительную Академию им. Куйбышева, надо было получать другую стипендию – женился. Закончил Инженерно-форсификационный факультет. В пехоте попросту – сапер.
«Все реки и ручьи превратились в Днепр, перейти который невозможно, а в два часа надо было построить мост для нашей пехоты…» (из фронтовых писем)
Уничтоженное письмо
«не сердись, я должен написать. Почему ты думаешь, что тебя от немцев должен защищать чужой дядя, а не твой муж. Я сражаюсь за тебя, за деда Рыжего (так звали в Тарутино его деда, колоритнейший был мужик (примечание авт.)). Ты хотела, чтобы я остался в штабе среди подлецов, но я не смог.
Частых писем не жди. Мне трудно сказать все, что хочется, когда я пишу на спине спящего рядом солдата.
Сначала решил не писать тебе вообще, но потом одумался…»
Бабушка сочла это письмо обидным для себя и уничтожила, выучив перед этим наизусть.
Получил выговор: плохо обучал солдат пользоваться гранатами, один подорвался.
Писал «нас посылают туда, куда шла 14 дивизия…» (речь идет о запрещенной пьесе Демьяна Бедного «Как 14‑я дивизия в рай шла»)
«Немцы сосредотачивают войска. Мы новых окоп построить не успеем»
Зато Люся на восьмом месяце беременности успела приехать в гарнизон на границу, около Кеннингсберга, примерно в 200‑х километрах от Каунаса, столько же от Шауляя. Она была в гарнизоне, когда немцы пересекли границу.
«Все уже взрывалось и горело. Наш эшелон последним смог пересечь Двину, следующий, с детьми, рухнул вместе с мостом под бомбежкой.
Скотский эшелон».
Бежит красноармеец и кричит: шинель Познанского. Бабушка выхватывает – платок другой. Рядом с ней женщина из того же гарнизона: это шинель моего Лени!
Другой красноармеец, другая шинель, уже наша. И мешок сухарей в дорогу. В кармане записка: «Люсек, помни, что ты — русская женщина. Береги сына».
Мешок сухарей съели всем вагоном. А на следующий день все достали свои припасы, а Люся так и ехала голодная, на восьмом месяце беременности. Из ценных вещей было только ведро. Уберегла себя и Наташку, что родилась в июле во время бомбежки почти на Красной площади. Пережила эвакуацию, голод, неизвестность, с 1‑го июля 1942 года Наташка получала пособие, как дочь пропавшего без вести, но была еще надежда.
Самое ценное, что осталось от Лени – это Наташка и фронтовые письма. Одно из них написано на обороте немецкой карты, где показано расположение немецких войск в нашем селе Тарутино.
Одним из самых сильных потрясений было в моей жизни знакомство с фрагментами писем деда. Казалось, кто-то говорил со мной моим же языком, шутками, предложениями. Словно я это писала: «Вчера бомбили по переправе будто лично по мне. Ранили легко, в руку, не переживайте – могут дать отпуск. Как там Наташка – уже гениальный ребенок?»
После войны Сеня встретил Люсю в Риге. У нее была Наташка, у него – было плечо, на которое можно было опереться, вся грудь в орденах, контузия, неоконченный ВГИК и мало возможности устроится на работу – еврей. Майор, герой войны, шутник, знаток поэзии и сам…
Пожениться они смогли после суда, где уже беременная Люся признавала Леню погибшим.
Когда я родилась – у меня был дед Сеня. И я долго не знала, что есть еще и другой. Был, правильнее, наверное, или есть? Поиски не дали никаких результатов.
А Сеня не дожил всего 5 дней до своего 85-летия, и подготовленные в его честь поздравления стали частью некрологов и соболезнований.
Болезнь, с которой он мужественно боролся более 10 лет, начала побеждать и ударила по рассудку, как и предупреждали врачи. Либо дикие боли, либо потеря рассудка. Резко, сразу. Подготовка была стремительной: быстро ослаб, стал заговариваться.
Передавая друг другу вахту, предупреждали: борется с бандитами в городе – это все в порядке, говорит, что сидит в тюрьме – уже хуже. Раз немцы в атаку пошли – одного оставлять нельзя.
Врачи называли это развернутым галлюциногенным рядом. Для меня – он снова проживал свою жизнь. Дед часто говорил: «Я знаю две вещи – войну и кино». Но кино, которому он посвятил всю свою жизнь, отошло на второй план. Дед «жил войной». С ним теперь было самое главное – детство и атаки. «Под артобстрелом нельзя делать перебежек, — учил его комбат».
Семен родился в семье скорняка и дочери раввина. Семья много переезжала из одного района под Рязанью в другой, пока не осела в самой Рязани. Там он провел свое счастливое голодное детство: катался на коньках, прикрученных к валенкам, ходил «двором на двор». Был очень способным учеником, в отличие от двух своих сестер (третья умерла совсем маленькой). Занимался во всех кружках, на радио читал свои стихи, что исправно писал к каждому празднику.
Когда собрался в Москву поступать в ИФЛИ, мама испекла ему в дорогу 33 булочки. С корзиной за плечом он начал свой путь «в кино», его приняли сразу, хоть и не проходил по возрасту (закончил школу на год раньше, чем было положено). Начались студенческие годы, вскоре арестовали его отца, Семен прошел суровый допрос на комсомольском собрании и получил выговор. Отца сослали и где, как умер Израиль, представленный к георгиевскому кресту выдающийся разведчик Первой мировой, никто не знает.
Едва объявили войну, все ИФЛИйские мальчики кинулись в свои военкоматы.
Семен прошел всю войну в пешей разведке. Людей, прежде всего, «мерил разведкой». После ареста отца не читал вслух своих стихов, но писал всю жизнь. Процитирую одно. Меня поражает, что эти строки принадлежат человеку, вся грудь которого была в орденах и медалях.
За что давали ордена?
За беспримерные дела,
За героический экстаз,
За Тулу,
за Москву,
Кавказ,
За кровь,
за вшей,
за бред,
за брод.
За сорок первый страшный год,
Победный май, а иногда
Ни за понюшку табака.
За языком пошел отряд –
Не все вернулися назад.
Чтоб орден получил живой
Убитым должен быть другой.
Так значит наши ордена
Всегда другим принадлежат:
Тому, кого не ждет жена,
Тем, кто под Киевом лежат,
Под Минском,
Прагой,
и чей стон
Услышал даже Балатон.
Они лежат по всей земле
Без слов, без снов и без желаний.
Они лежат по всей земле,
Быть может, мы бы там лежали,
Но жребий выбрали они,
И то, что им принадлежало,
Отдали нам – ночи и дни.
Чтоб орден получил живой
Убитым должен быть другой.
1974 г,
Волынская больница
Лично мне хочется думать, что это стихотворение Сеня написал и Лене тоже.
Фронтовые сто грамм. Они прошли с ним всю его жизнь. Последние годы подвигом было подняться, принимать душ, переносить больничные процедуры. Пока был в сознании – читал, писал, смотрел фильмы. Когда уже не мог держать рюмку – пил из трубочки из МакДоналдса, но просил показать, сколько ему налили.
Врачи говорили, что водка гасит галлюцинации. Дело не в этом.
Дед не говорил о невыполненных замыслах, редко беспокоился, что нет с ним учеников. Звал фронтовых друзей, сестру…
Все чаще страдал он о своем грехе. При побеге из плена, он убил немца.
— Ты пойми, — говорил он и глядел куда-то вверх, — я хотел жить. Чтобы дети родились, чтобы внуки были. – Слезы катились по небритым щекам. – Ты пойми, я должен был убить, чтобы жизнь продолжалась… И лошадь… Ты видела, как страшно – разорванное брюхо…
Я держала в ладонях дрожащую руку и говорила, что горжусь им, что все получилось: и дети, и внуки, и правнуки. Всем есть где жить и никто не голодает.
Дед не слышал.
— Меня простят? – спрашивал он, и взгляд блуждал по потолку.
— Тебя простили, – с моей стороны это дерзость, но я так думаю.
Он прожил огромную жизнь и не вспоминал голода, адского труда, обманов государства. Умирал человек великого поколения, чья сила духа и стремление к жизни сделали возможными нас. И уходя, он терзал свою душу убитым немцем и лошадью, брюхо которой разорвало снарядом.
На памятнике деду мы написали «Солдат, писатель, академик».
Так в три слова мы постарались «уложить» самое главное о жизни Семена Израйлевича Фрейлиха, крупнейшего теоретика и историка кино, автора классического учебника «Теория кино», профессора, академика, Лауреата Государственной премии за сценарий документально фильма «Михаил Ромм. Исповедь кинорежиссера», автора сценариев трех художественных фильмов: «Солнце светит всем», «Песочные часы», «Птицы над городом».
Когда я проговаривалась, кто мой дед Сеня, мне всегда говорили: «О, так тебе есть в кого…» А я молчала. Объяснять, что не в «этого», а в «того» было слишком долго, да скорее всего – и не правильно. Потому что кроме «вопросов крови» есть еще и вопросы воспитания, влияния среды в которой ты формируешься как личность. И определить, что важнее нет возможности, да и потребности нет.
Теперь они для меня навсегда рядом. Где-то очень высоко. Мои деды. Мужчины, воины, оставившие мне уникальное наследство – талант жить.
Шестнадцатый эпизод
ШКАТУЛКА С ДРАГОЦЕННОСТЯМИ
Мои практики, мои сеансы — это мои драгоценности!
И я одновременно и создатель, и хранитель, и продавец.
Да, вот так получается — три в одном флаконе.
Однажды я погрузилась в прошлое воплощение с запросом: покажите мне, пожалуйста, мою жизнь в достатке. Что я делала?
Когда не нужно было зарабатывать на жизнь?
И я увидела старинный европейский замок на берегу озера.
Там у меня была своя шкатулка с изумрудами, с детства.
И еще я там выращивала сов.
Понятие не имею пока, для чего. Постепенно изучаю.
Но в том воплощении мне привозили 12 клеток с совятами.
И они просто росли у меня в замке.
Ничего особенного я не делала.
У совят был свой флигель, но они шастали по всему замку.
А в парк и в лес, к огромному дереву с дуплом, где жила моя личная сова, моя советчица, совята ходили строем только вместе со мной.
Затем они вырастали, снова приезжала карета уже с большим клетками, и сов забирали.
Я была очень статусная дама. Часто выезжала в свет, меня все знали.
И я много писала.
Там я знала время и связи, и об этом писала. Со временем я просто дружила. А связи знала и все-все записывала.
Так у меня появился образ меня — со шкатулкой с драгоценностями (это мои практики и сеансы), с совами — это мудрые подсказки Высших Сил.
Со связями, которые я знаю на диагностике и на личных сеансах.
И пишу. Мне можно писать про все-все, но только про то, что я прожила сама, или помогла прожить другим людям.
Всякие теории — нет. Это призвание других людей.
Поэтому я никак не знаю, как устроены люди. И никак не знаю, как устроен мир. Но я знаю, как каждому открыть свою шкатулку с изумрудами. Встретить свою сову, разобраться со связями причин и следствий, в хитросплетении наследственных указателей.
Я ориентируюсь на старика Канта, с которым завтракал Воланд.
Старик Кант не понимал звезд на небе, и что у человека внутри.
Равняюсь на Сократа и Хайяма, каждый из них по-своему сказал
“мне известно, что мне ничего не известно”.
Да и еще: по моим любим генным ключам я могу стать жертвой техничности. Так и есть, стоит мне только начать равнять всех под одну гребенку, строить воронки и продавать пакеты практик без взаимодействия со мной, как ко мне в очередь выстраиваются всякие жизненные катаклизмы.
И я сразу — ок!!! Открываю свою шкатулку с драгоценностями для каждого, кто обращается. Поэтому, я и не для всех.
Людей ко мне приводят и уводят их от меня.
Как когда-то привозили совят и забирали выросших сов.
Драгоценные камни в шкатулке — это мои личные сеансы.
Полудрагоценные украшения — это циклы практик.
Приличное количество рабочих минералов — это подготовительные и восстановительные практики.
Люблю перебирать свою шкатулку во время диагностики и личных сеансов. Ведь каждому подходит свое.
Семнадцатый эпизод.
ЗАКАТЫ, ШЛЮЗЫ И СТИХИИ
Или счастье созидания.
Как они рождаются, практики?
Как мне подсказывает мир?
Вот круиз теплоходный по Волге.
Во-первых, мне так и не удалось понять, что именно так понравилось в моей деятельности Высшим Силам, что они заменили мне без доплаты трехдневный круиз на пятидневный к дню рождения.
Мне очень это понравилось, я бы еще сделала такое что-то.
Но придется просто фигачить и фигачить, а награда сама настигнет.
Вот шлюзы… Это удивительный процесс!
Снимала в пять утра, снимала в час ночи. Все шлюзы снимала.
Вот надо мне это!!!
Пока снимала, в голове рождалась практика ШЛЮЗОВАНИЕ.
Мне мало нравятся вот эти все слова “трансформация”, “раскопки”, “очищение” даже тоже не очень нравится.
Я люблю слово “преобразование”, но тоже немного высокопарно.
“Перезагрузка” не всегда катит правильно.
А вот шлюзование — да. В этом что-то есть.
Идет корабль в потоке, и нужно до потока или подняться, или опуститься.
Да. Что-то необходимо, чтобы в большой воде, в большом потоке двигаться дальше.
Отгороженность процесса, даже замкнутость. Да. Подходит. Ворота шлюзов закрывают с двух сторон.
Во время подъема или опускания нет движения вперед.
Без суеты, без фанатизма.
Всякие механизмы и вода работают без твоего вмешательства и контроля.
Природа, чайки, небо, облака. Берегов, правда, не видно сначала, если подниматься. Зато потом.…
А когда опускаться — они другие сразу станут.
Все станет другое!!!
Вот мы сейчас с группой участников процесса встали на шлюзование.
Кто-то уже понял, что опускается с небес на землю, отказывается от чужих звезд, ибо нифига они не светят. Свои нужны. Вот и ищем пока свои, стоя на месте.
Кто-то, наоборот, поднимается, видит свои цели и планы, которые повыше уже.
Кто-то влетел в шлюз в общем потоке и разбирается, вниз или вверх — время то есть!!!
Механизмы все работают. Мы наблюдаем.
Выскочить на берег, когда идет шлюзование — никак нельзя.
Кстати, еще и других кораблей не видно, как они там идут по реке — красивше или быстрее — по фигу нам.
Бывает, что в шлюз заходят два корабля.
Но механизм шлюзования для всех одинаковый.
Все видно только после шлюза.
Так родилась идея и сейчас рождается сама практика.
Конечно, я расскажу еще интересные нюансы, оформлю шикарный видеоряд.
И в конце будет погружение в образ корабля, который проходит шлюзование.
Ощутить, почувствовать, дать добро всем механизмам, которые для тебя работают. Выталкивая наверх, или, наоборот, заземляя.
И выйти из шлюза на речные просторы.
Где мирно соединяются огонь и вода в картинах восхода и заката.
Где одновременно великие художники — солнце, небо, облака, ветер и берега рисуют гениальные картины на воде.
Вот кайф создания!!!!
Во вложении видео эскизы — сам момент исчезновения преграды под водой и умопомрачительный заказ на Волге.
Все свое храню с собой, и делюсь, да.
Восемнадцатый эпизод.
БЕЗ БОЛИ НЕТ ЛЮБВИ.
Посмотрим на слово ЛЮБОВЬ. И найдем там буквы для слова БОЛЬ.
Так и есть. Это две стороны одной медали, которая называется ЖИЗНЬ.
Любовь облегчает, окрыляет, зажигает взгляд, согревает душу.
Боль пронзает, выхолаживает, затемняет, добавляет медали тяжести и ржавчины.
И ведь они похожи, да. Влюбленные ищут уединения, не хотят никого и ничего рядом с собой. Некоторое время.
Боль, настоящая боль, тоже требует уединения. Желательно на некоторое время. Но может своей тяжестью и ржавчиной уронить медаль ЖИЗНЬ. Прибить к полу, даже внедрить в землю.
Обе интимны. Не на показ.
Известно, что боль это беседа Бога с человеком. И разве он с нами говорит не о любви? Даже в эти острые, или долго саднящие моменты в ношении медали ЖИЗНЬ.
Сегодня мои боли — это указатели в любовь. И пока я этот путь не приму и начну двигаться — боль будет болеть. Такая у нее работа.
Первая боль — это боль невосполнимости. Никакие проработки не заменят живого человека, когда его больше нет.
Таких боли в моей жизни две — папа и Серега. Каждая рана болит по-своему. Но толкает, да. Толкает любить себя, свою жизнь и живых людей, кто сегодня дорог. Или придет, чтобы отогреть душу и тело после долгого холодного царства боли.
Вторая боль — боль отвращения. Отверженности!
Совершенно необъяснимая. За что, почему? Я же столько делала.
Но не любят тоже любую, без объяснений.
Я получила эти удары от мамы.
Никак не стирается из памяти это отвращение на ее лице.
“Тебе уже ничего в жизни не нужно, ты не состоялась”.
“Я не хочу, чтобы ты здесь была”.
Третья боль — боль озарений, открытий.
Для меня это всегда боль. Потому что видишь себя как производителя разной боли. Видишь, что тебе давно это говорили и показывали, но ты отворачивалась. И тогда Высшим Силам пришлось ударить. Так больно, чтобы ты очухалась. Состояние ШОК.
Это когда беседу с Богом, собеседование ты не прошла. И вместо желанной вакансии в лучшее качество жизни ты получаешь пендель.
ШОК — это как сигнал СОС. Значит, все зашло слишком далеко.
И будешь искать выход, отвечая на вопросы: а для чего мне это, вместо злоебучего ПОЧЕМУ и ЗА ЧТО.
Четвертая боль — боль обесценивания. Это прямо моя хроническая, личная боль. Похвалили — сверкаю, как медаль. Обесценили — заболею.
Вся боль потерь уверенно перетекала в боль обесценивания.
Усердия, угождения, жертвенности.
Отбирая обещанный дачный участок мама легко обесценила двадцать лет моей жизни. Нашей жизни.
Пятая боль — боль поиска. Это все сказки венского леса про преобразования, которые происходят легко и радостно.
Я часто говорю, что когда я встречу человека, у которого настоящий выход на свой жизненный путь происходит легко и радостно, без боли — я буду показывать этого человека на стадионах. Причем коллегам. И сразу разбогатею. Просто сказочно.
Сколько лет работаю — пока таких людей нет. Все через боль.
И у меня также.
Шестая боль — боль развития. Это другая, чем боль поиска.
Ведь по статистике, инфарктов и инсультов от счастья или радости гораздо больше, чем от горя.
Мы генетически приучены справляться с трудностями. И также мы не научены проживать счастье, радость. Радость владения, а это путь к богатству. Вместе со счастьем часто приходят и боль растерянности, и боль опустошения, и боль тревог. Других.
Седьмая боль, ее надо было бы поставить на первое место.
Это боль неверия. Именно оно производит огромное количество боли от страхов и трусости, сомнений.
Как часто говорят врачи — серьезные болезни скромны в своих проявлениях. Это насморк изводит.
Вот так и неверие наше — глубоко спрятанная, но очень сильная боль.
Моя главная, пожалуй, на сегодня.
Девятнадцатый эпизод
ХОЛОДНАЯ МАННАЯ КАША
Передо мной тарелка манной каши. И экран.
Каша еще горячая. Файл еще пустой. Поехали?
Африка. Марокко. Агадир. Наш отель, где впереди четыря дня на побережье Атлантического океана.
Терпеть не могу виски, но нет вариантов. Мне выделили спутницы полбутылки (это для меня смертельная доза, но в нормальном состоянии). Горе — это экстремальное состояние.
И у меня нет еды. Есть только бутылочка свежевыжатого апельсинового сока (в переводе на наши деньги где-то 16 рублей за стакан. Причем большой). У меня есть ночь. В воздухе странная взвесь, дома я назвала бы ее “моросит”. Довольно-таки сильный ветер нещадно гнет в одну сторону непомерно высокую пальму. Иногда я отвлекаюсь от слез и думаю: а вдруг она сломается?
И вообще, что это за такая пасмурная и ветреная ночь?
Я закуриваю, опять закуриваю, хотя сигареты кончаются…
Терпение слушать меня у моей спутницы уже закончилось и я хожу по балкону номера и рассказываю о тебе этой пасмурной африканской ночи. И последнее, что, как мне кажется, ей интересно — это то, что я так и не успела сварить тебе манной каши.
Когда мы праздновали 11 лет несовместной жизни и ты ел мой фирменный луковый пирог, неожиданно для меня выяснилось, что еще ты очень любишь манную кашу, причем холодную. Неожиданно — потому что мне хотелось думать, что я все про тебя знаю.
Когда потом ты звонил, что едешь ко мне (через весь город пробки собирать) я всегда предлагала сварить манной каши — остынет, точно успеет остыть, но ты смеялся и говорил, что тебе жалко тратить время на еду, даже на манную кашу, когда есть я… Я есть… Каша тоже… Пробки есть… Тебя больше нет!
Почему такими же словами? Почему именно твой сын сказал: папа умер…
Это уже было, я это уже слышала… Только тогда мне было 13, а моему папе было 42 года, как мне сейчас. Я затеяла эту поездку в Африку, к океану, чтобы не встречать в привычной обстановке этот возраст. Я его боялась. Боялась я, а умер ты…
Я узнала, что ты умер, а на следующий день мне начинать на телевидении новый цикл программ “Тема смеха в русской культуре”… Такого сарказма даже я не ожидала от своей благосклонной судьбы. Полчаса сна, теперь смотрю запись, выгляжу удивительно хорошо. Профессионализм, говорят…
Но тогда я только радовалась, если этому состоянию было место в то время, что так загрузила себя. Не было никакой возможности отменить запись на телевидении, важные конференции по работе, можно было отменить океан… НЕТ!!! Как странно иногда в горе бьется требовательно жизнь!!!
Напоминаю, Африка, Марокко, Агадир.
Одно из национальных блюд — мароканский супчик. Он предлагается в любое время. И вот 7.30 утра по местному времени, для плохо спящих или рано проснувшихся (это сегодня я) уже начался завтрак. Иду. Вижу глиняные бочонки. Думаю — вот горячий мароканский супчик — это супер! Открываю крышку и застываю: манная каша. Так и стою, онемевшая вся. Ко мне подходит официант, берет у меня из рук крышку, дает мне тарелку, наливает в нее кашу:
- Йес?
Я киваю и ватными ногами иду к ближайшему столику. Манная каша. Я вожу ложкой по тарелке. Ем теплую, потом чуть теплую, потом холодную… Смех сквозь слезы… Иду за второй порцией. Как в песне “за того парня”… И даже кофе я не хочу.
Хочу к океану, вечером мы так и не успели к пляжу, а по темноте не пошли.
Прохладно (еще и с выпитого лишнего знобит), я завернута в большое полотенце, хожу то по разному песку (мокрому, сухому, ровному, волнистому, холодному и уже местами чуть теплому, прогретому солнцем из туч), пишу на мокром песке “Прощай, Сережа”, смотрю, как волны смывают мои послания. Фиксирую, что уже больше наблюдаю со стороны за своими проявлениями горя, ищу красивые камушки и выкладываю “я тебя люблю” и мне нравится, как я это делаю. Возвращается жизнь. Выглядывает солнце, становится тепло, и вот я бросаюсь в океан (там мелко, как в нас в Анапе), и я долго иду руками по дну…Становится глубже, я ныряю, плыву, выныриваю и долго смотрю вдаль, на огромный океанский лайнер, идущий в порт. Я сыта манной кашей и безутешным горем тоже сыта. В конце концов, я хотела съездить к океану и вернуться другой. Жизнь всегда дословно исполняет желания…
Другая я долго будет расставаться с сильными невралгическими болями в области сердца, бросит курить, поменяет работу, подумает, что бросит писать…
Раньше я писала на портал, зная, что ты все читаешь…
Мы часто были в ссорах, ты писал мне письма и посвящал мне рассказы.
Учился писать у меня. Читал все, что я здесь публиковала, и учился.
И у тебя здорово получалось. Я предлагала тебе зарегистрироваться и участвовать в конкурсах. Особенно с тем рассказом, где твой герой умер…
Точно также, как ты, спустя пять с лишним лет…
Нет-нет, я не буду о фатализме в творчестве. Это совсем другая тема.
И о том, что нельзя так прорастать друг в друга, тоже не буду…
Передо мной тарелка манной каши. Холодная. То есть совсем.
И экран. Файл на конкурс заполнен.
Я сама ем холодную манную кашу.
Может, это эссе на конкурсе ты все же прочитаешь?
Эпизод двадцатый.
ТУПАЯ БОЛЬ
Да, я так на нее обзывалась и мне было стыдно за то,что моя боль тупая. Медленно дошла до меня.
Вообще стыда было много. Сначала за то,что боли и слёз особо не было. Когда папа умер.
Меня отослали из дома в гости, когда дома шла подготовка к похоронам.
Сколько ребенок может держать вывеску: у нас горе, у нас папа умер…
Да недолго…
И вот ты бежишь домой от метро, видишь свои окна и… Ой, у нас там горе… Как это?
У нас теперь папа умер.
Ещё честно — было чувство облегчения. Он больше не придет, не наорет, не ударит.
Да, было такое.
Я могу приходить из школы и жить как хочу, до маминого прихода.
То,что удары просто найдут другое исполнение, мне в голову тогда не приходило, конечно.
На похоронах было много народа и дом стал чужим. Все переставили, во всех комнатах столы, папины портреты.
Ещё я случайно глотнула разбавленного спирта — думала, вода в стакане…
Шурки не было, отвечать было не за кого, помощь моя по хозяйству отвергалась.
Я была предоставлена себе и горю, и что делать толком не знала.
Нас с горем как-то не представили друг другу. Все говорили: какое горе…
Ну, какое???
Как с ним?
Совершенно не понимала, какого от меня ждут поведения.
Благо, можно было хмуро молчать и вырываться из чужих объятий.
Потом дом стал похож на наш дом.
Обязанности забирать сестру из сада и готовить ужин остались.
Моя боль тупая, да. Она потихоньку доходила. На две картошки чистить меньше. Папы нет.
Убери четвертую тарелку со стола, нас теперь трое.
Папы нет. Сначала бытом пробивалось вот это — нет.
Я скорее злилась на то, что все теперь по-другому, и это по-другому навсегда.
И надо привыкать.
Папы нет.
И можно долго стоять, прилипнув лбом к холодному стеклу.
И как папа идёт от остановки домой, я больше не увижу.
Можно стоять долго, но папа не придет…
Ещё постою. И ещё.
Не придет.
А ещё можно сколько угодно болтать по телефону. Можно занимать телефон.
Папа не позвонит из больницы.
Через два года я перестала спать.
Шел дождь на кладбище. Такой особый могильный дождь. Он не похож на дождь в лесу, или на крыльце, или за окном.
Нет. Это другой могильный дождь. И он размывал папу…
И так постоянно.
Однажды ночью я пришла к маме и сказала: выключи этот дождь, я больше не могу…
Он размывает папу, навсегда. Папы больше нет, ты это понимаешь?
Вообще нет, навсегда нет!!!
- Как долго до тебя доходило…
Тупая боль… Доходит долго и не уходит.
Тупая, точно!