1 Апр 2016
Ирина Шухаева о литературном стиле Василия Розанова

Ирина Шухаева о литературном стиле Василия Розанова

Статья по одноименной программе из цикла “Истории ума человеческого и темы для будущих поколений” о жизни и творчестве Василия Розанова.
Здравствуйте, уважаемые зрители, с вами Ирина Шухаева. Мы продолжаем говорить о жизни и творчестве Василия Васильевича Розанова – философа, мыслителя, психолога истории, религии, удивительного писателя, литературного критика. Человека, который привлекал внимание практически всех своих современников и вызывал разноречивые оценки. Он сам был разный в каждом вопросе и говорил что на все, что на каждый вопрос должна быть тысяча мнений, тысяча точек зрения, именно в тысяче рождается истина.

Единственный, наверное, писатель, чьи жизнь и творчество неразделимы абсолютно. Розанов не оставил нам ни рассказов, ни романов. Он оставил огромное публицистическое наследие. И он оставил книги, которые навсегда встали особняком в русской и в мировой литературе. Потому как, несмотря на определенную похожесть на Монтеня, на Паскаля, на определенные работы Ницше, он все равно умудрился стать единственным и особенным. Как он сам про себя говорил: «Я такой, какого никого больше в мире нету. Я один такой Розанов и я один такой у русских».

Много будут говорить современные исследователи о том, насколько действительно русское явление Розанов и почему. И, естественно, ответы на эти вопросы будут искать в его тех самых, странных эссеистических произведениях. Фрагментарная эссеистика – так назвали литературный жанр, созданный Розановым. Замечательный исследователь Шкловский писал: «Розанов сделал мужественную попытку уйти от литературы и рассказать о себе, о своих мыслях и о своей жизни без каких-либо форм, без каких-то литературных правил». Попытки у него получились совершенно замечательные, потому что в результате он создал свой собственный литературный стиль, новую форму, о которой много говорили. Она вызвала много споров и сегодня мы с вами поговорим об этом.

Мы поговорим о первой его необычной книге, написанной в жанре фрагментарной эссеистики – это книга «Уединенное», о том из чего она состоит, что о ней говорил сам Розанов. Немного я забегу вперед и скажу, что говорили о ней современники. О том, что успели они подумать о Розанове, у нас с вами будет отдельная программа. Поскольку сам Розанов высказался обо всех своих предшественниках, современниках, даже можно сказать кое-что выдал нам наперед.

Многие его высказывания и сегодня актуальны. Люди, знавшие его и не знавшие, знакомые с его творчеством или где-то слышавшие его, посещавшие его собрания, оставили тоже весьма разные мнения. Розанов – это огромная палитра своей собственной жизни, оставленной нам в этих личных, личностных, глубинных, исповедальных книгах и, конечно, в том, что современники о нем думали.

«Уединенное» – вот этот необычный жанр. Книга появилась в 1912 году, за семь лет до смерти Розанова, то есть это было уже достаточно зрелое произведение. И такую работу, такое собирание рукописи, почти на правах рукописи, многие люди приняли за изданную случайно, по ошибке книгу. И многие читатели, совершенно незнакомые с Розановым, гонялись за ней именно с этой формулировкой, что они бы хотели прочитать ту книгу, которую случайно напечатали.

Напомню вам, что это был период зарождения массовой культуры в плане печати, появления множества газет и журналов. Появлению того самого, как считал Розанов, проклятого печатного станка Гутенберга, который убил в писателях все их живые души.

Что же такое эссе, я вам еще раз напомню. Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы. В отношении объема и функции эссе граничит с научной статьей и литературным очерком, с которым эссе нередко путают, а так же с философским трактатом.

Эссеистическому стилю свойственны: образность, подвижность ассоциаций, афористичность, нередко антитетичность мышления – то есть противоположность, установка на интимную откровенность и разговорную интонацию. Некоторыми теоретиками рассматривается как четвертый, наряду с эпосом, лирикой и драмой род художественной литературы.

Эссе действительно должно быть художественным. И говоря о том, чем эссе отличается от очерка, я бы все-таки сказала, что очерк это более приличное, фасадное, правильное произведение. Вот, например, пишет кто-то о том, что он путешествует по Италии, посещает Верону, где развивались события шекспировской «Ромео и Джульетты». Вот он там идет по каким-то местам, вспоминает фрагменты произведения, Италия современна. И это будет хороший очерк, даже такой не литературный, а скорей как заметки путешественника.

Но если к этому человек добавит какую-то острую эмоцию, например, он поехал в Верону в период личной драмы, и будет мысленно, остро разговаривать со своей любимой или любимым, обсуждая обиды, свойство разлуки, то, как изменилась любовь, обесценилась или нет. Позволяя при этом какие-то откровенные воспоминания или, может быть, обидные рассуждения, вот тогда это будет уже – эссе. Это будет та художественность в образе мысли, впечатление, возложение, за которую, как говорится, придется ответить, как по полной программе ответил Розанов за свое «Уединенное».

Как же начинается «Уединенное»? Вот что говорит об этом сам Василий Розанов: «Человек о многом говорит интересно, с аппетитом, но по настоящему – только о себе. Сперва мы смеемся этому выражению, но потом становится как-то грустно: бедный человек, у него даже хотят отнять право поговорить о себе».

« Шумит ветер в полночь, – пишет Розанов, – и несет листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицание, вздохи, полумысли, получувства… Которые будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что «сошли» прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья – без всего постороннего… Просто, – «душа живет»… то есть «жила», «дохнула»… С давнего времени мне эти «нечаянные восклицания» почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь заносить, – они умирают. А потом ни за что не припомнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листы собрать.

Зачем? Кому это нужно?

Да мне нужно. Добрый читатель, я уже давно пишу «без читателя», – просто потому что нравится. Как «без читателя» и издаю… Просто, так нравится. И не буду не плакать, не сердиться, если читатель, ошибкой купивший книгу, бросит ее в корзину».

Неоднократно обращаясь к читателю, Розанов вместе с тем сам говорит, что для него это некоторое гипотетическое понятие. Но опять же, он не может представить себе безличного читателя, который ему либо интересен, либо нет. Так в «Опавших листьях» или в «Мимолетном» нет-нет, да и будут уже проскакивать такие мысли Розанова и как бы беседы его с читателем совершенно другого толка. Как, например, взял читатель «Опавшие листья» и сказал: «А ну как развлеки меня, Розанов». «Нет, читатель, я тебя развлекать не буду, я лучше дам тебе по морде, больно дам. Вот это и будет твое самое настоящее развлечение».

Представляете себе, какую радость испытывали читатели, читая такие непонятные обращения к себе. Перед ними, буквально за несколько фрагментов, могло быть написано, как ему дорого просто человеческое понимание, на которое он рассчитывает, публикуя вот эти свои мысли, почти на правах рукописи.

«Из безвестности приходят наши мысли и уходят в безвестность. Первое: как ни сядешь, чтобы написать то-то, – сядешь и напишешь совсем другое. Между «я хочу сесть» и «я сел» – прошла одна минута. Откуда же эти совсем другие мысли на новую тему, чем с какими я ходил по комнате, и даже садился, чтобы их именно и записать…»

Постоянно все менялось, все переосмысливалось. Розанова очень часто сравнивали именно с мыслями Паскаля, но у Паскаля это была действительно конкретно высказанная мысль по поводу, без каких-либо противоречий. Мысли были разные, хотя тоже глубоко личностные, но, наверное, менее литературно-проблематичное произведение, чем получилось у Василий Розанова.

У Паскаля есть такая мысль: только закончив произведение и, вообще закончив работу над чем-то, мы только-только начинаем понимать, как нужно было начинать, и как нужно было написать. Не зря говорят, что мысли и идеи носятся в воздухе. Розанов замечал примерно то же самое.

И говорил Розанов еще о том, что «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию». Время, в котором жил и работал Василий Розанов – конец девятнадцатого, начала двадцатого века – предреволюционная пора в России, начало активной общественно-политической жизни.

В книге Розанова «Уединенное» вы найдете очень емкие определения против общественности, против общественного сознания. Розанов всегда говорил о том, что свои поступки и мысли свои человек должен соотносить с Богом. И никак не могут объединяться абсолютно разные люди ради какой-то идеи, если под этим не стоят проблемы личности, проблемы неустроенности в жизни. Человек бежит от своих проблем в общественную деятельность, получаются революционеры и, к сожалению, как правило, в итоге руководят процессом далеко не лучшие люди и им бы лучше с Богом поговорить.

Возвращаясь к литературному процессу – именно здесь Розанов скажет и о Гутенберге и о том, что литература стала продажной – все именно в этой работе. О том, что «медным языком печатный станок Гутенберга облизал всех писателей» и они забыли, что такое свое, личностное. Появился рынок литературы, литература стала продажной, стали продавать талант – это ужасно, потому что первородная ценность творческого процесса была потеряна.

И еще одну особенность в литературе отмечает Розанов: «Малую травку родить – труднее, чем разрушить каменный дом. Из «сердца горестных замет»: за много лет литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал, что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее – как все люди жадно хватаются за книгу, статью.

Но с какой бы любовью, от какого бы чистого сердца вы не написали книгу или статью с положительным содержанием, – это лежит мертво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.

 «Не хочется, скучно, надоело». Заранее знаем…

Вот веселее жить, когда люди любят пожар. – Любят цирк. Охоту. Даже кто-нибудь когда-нибудь тонет, – в сущности, все любят посмотреть: сбегаются. Вот в чем дело. И литература сделалась мне противна».

Вот отсюда еще и уход внутрь себя, довольно-таки смелый, и рассуждения, где-то признанные в обществе неприличными, и такая вот исповедальность. Неоднократно Розанов в своих работах говорит: «Я не пишу, я проговариваю, я исповедаюсь, я размышляю, я делюсь. Это не есть то, что можно продавать как какую либо вот ту самую общественную ценность или что мои книги могут иметь какое либо общественное значение», – однако очень даже имели.

Говоря о себе, как он и обещал в самом начале, он говорил, что человека больше всего занимает он сам. «Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь». Вот эта заметка на Троицком мосту. Постоянно подчеркивая, что он записывал течение жизни.

Все «Уединенное», да и все его работы состоят из комментариев за нумизматикой, в клинике, на извозчике, в вагоне, когда болел живот, когда ночью не спалось. То есть абсолютное общение с живым реальным человеком, который каждую минуту способен иметь точку зрения на разные события.

Безусловно, очень он писал много о религии, о Боге, говорил: «Бог – это моя жизнь, самое «теплое» для меня». Он мог бы отказаться от даров, от литературы, от будущности, от всего, «но от Бога я никогда не мог бы отказаться. Бог – это моя жизнь. Я живу только для Него. Вне Бога – меня нет. Что такое Бог для меня? Моя вечная грусть и радость. Особенная, ни к чему не относящаяся. Так не Бог ли «мое настроение»? Я люблю того, кто заставляет меня грустить и радоваться, кто со мной говорит; меня упрекает, меня утешает. Это Кто-то. Это – Лицо. Бог для меня всегда «он». Или «ты», – всегда близок. Мой Бог – особенный. Это только мой Бог; и еще ничей. Если еще «чей-нибудь» – то меня это уже не интересует».

И всегда Розанов будет говорить, что религиозный человек выше мудрого, выше поэта, выше победителя, выше оратора. Будет говорить, что в русской религии, особенно в православии и в христианстве, все в России неотделимо от церкви. И это особенность именно русских людей; эту особенность, кроме Розанова, в это же время подметит и Блок, и Горький. Феноменально разные и в жизни, и в творчестве люди, но очень серьезно перед революционными потрясениями, перед технократическим нашествием на душу, люди обладавшие, безусловно, каждый своей гениальностью и думавший о том, что же будет с душами людей дальше.

Как это все изменится? Как человек должен сохранить в себе то человеческое, что тот же Блез Паскаль в своих мыслях назвал «робким мыслящим тростником». Иначе человек, если он перестанет думать, если он перестанет роптать, если он перестанет противопоставлять себя миру и вместе с ним уединяться, то он просто перестанет быть человеком. Очень много об этом тоже в работе Розанова «Уединенное».

По поводу вот объединения таких общественных он всегда говорил, что «Только одно хвастовство, и только один у каждого вопрос: «Какую роль при этом я буду играть?» Если «при этом» он не будет играть роли, – «к черту». (За нумизматикой; о политике и печати). Отсюда, он говорит, неудовлетворенное самолюбие, неустроенная личная жизнь, определенная беспочвенность, отсутствие семейного быта.

Наблюдая каждый раз за каким-либо политическим собранием, Розанов очень активно везде ходил, он сам проводил собрания. У них с Гиппиус и с Мережковским, как вы знаете, было религиозно-философское общество, там бывал практически весь Петербург. Очень любил Розанов посещать парламентские заседания, старался проникать в Думу. И везде он смотрел, какие люди объединились? Что на самом деле стоит за каким-либо красноречием? Где правда, в какую сторону пойдет Россия? О чем заговорили депутаты из народа?

Это был действительно такой, знаете, рентген, детектор, лакмусовая бумажка, поэтому он всегда был разный. И попытка выбрать какие-то однозначные суждения Розанова (за что ему потом и пеняли) было одним из поводов к долгому забытью. Его невозможно было построить в определенную систему – такой он был разный. Это правильно, потому что против всех систем он и протестовал.

Он говорил при этом: «Религия есть самое важное, самое первое, самое нужное? Кто этого не знает, с тем не для чего произносить «А» споров, разговоров. Мимо такого нужно просто пройти. Обойти его молчанием. Но кто это знает? Многие ли? Вот отчего в наше время почти не о чем и не с кем говорить».

Это учитывая то, что здесь же в «Уединенном» вы найдете тревогу Розанова о том, что люди перестали трудиться иметь собственное мнение. Они научились читать газеты и поддерживать те или иные споры, а между тем работу духа никто не отменял. И человек просто обязан иметь свое собственное суждение, менять его и быть разным. Поэтому Розанов иногда мечтал, что, наверное, когда-нибудь не будет газет и люди все-таки научатся нормально друг с другом разговаривать. Но газеты не отменили, а теперь у нас еще и интернет появился. А вот проблема есть ли с кем и о чем на самом деле поговорить по-прежнему осталась.

Ну и конечно массу забавных рассуждений и высказываний о себе здесь приводит Розанов и говорит: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти. Или еще: «Это золотые рыбки, «играющие на солнце», но помещенные в аквариуме, наполненном навозной жижицей. И не задыхаются. Даже «тем паче»… Это неправдоподобно. Но, однако – это так. Бог меня всего позолотил, до чего же я это чувствую».

И буквально через несколько минут он может сказать, что Бог так сильно надымил мною в мире, что даже непонятно когда этот дым развеется и когда станет видно, какой я есть на самом деле. 

Тема духовной жизни идет лейтмотивом. И вот Розанов пишет: «Я начну великий танец молитвы. С длинными трубами, с музыкой, со всем: и все будет дозволено, потому что все будет замолено. Мы все сделаем, потому что после всего поклонимся Богу. Но не сделаем лишнего, сдержимся, никакого «карамазовского»: ибо и «в танцах» мы будем помнить Бога и не захотим огорчить Его. «С нами Бог» – это вечно».

Просто обращаю на это ваше внимание. Очень часто Розанова называют богоборцем. И его сложную дорогу к Богу как-то позволяют воспринимать и трактовать однозначно. Я думаю, для него действительно во всех его работах отношение человека и Бога были одной из самых важных тем.

Книга вышла в марте 1912 года. Так сказать, в книжную лавку поступила в конце мая. Поступило сообщение в главный комитет по печати, и уже в начале июня было принято решение о том, что тираж должен быть изъят. Книгу признали порнографической ни много ни мало, и тираж все-таки был изъят. Автора приговорили к десяти дням ареста, последовала апелляция. После чего пересмотрев дело еще раз, пришли к выводу, что автора можно не наказывать, тем более, амнистия подвернулась. Из книги же можно было изъять всего около десяти страниц, в остальном виде она ничего опасного и порнографического из себя не представляет.

Подобный инцидент только подогрел интерес читателей к книге. Во-первых, появились уже очень резкие отзывы. Горький, прочитавший книгу до печатания, сразу написал Розанову: «Представляю себе, как всех взбесит, озлит и оставит в недоумении ваша книга». Хотя сам дал высочайшую оценку, назвав при этом Розанова «удивительно несвоевременным человеком».

Многие, высоко оценив его «Уединенное», потом предъявляли множество претензий к его последующим работам. Розанов, как вы знаете, в таком же жанре написал еще «Мимолетное», «Сахарну», два тома «Опавших листьев» и «Последние листья». И очень часто цитируют много таких болезненно негативных высказываний в книге «Апокалипсис нашего времени», особенно в неизданной части.

И, тем не менее, когда Розанова спрашивали, зачем и почему и как он это делает, он всегда говорил, что никогда ни в чем он не предполагал такую массу внутреннего движения, «из которой сплетены мои годы и часы и я пишу об этом. Я несусь как ветер, не устаю как ветер. Я все время выговариваюсь, я все время исповедуюсь. Куда я несусь? Зачем? И наконец, спросят меня: «Зачем ты пишешь и что ты любишь?» И я скажу: «Я люблю мои ночные грезы».

Последующие его произведения были встречены именно теми, кто принял «Уединенное», в штыки, сказали, что он исписался, пошел не в ту сторону с этим жанром, стал менее остроумен, более скучен, менее наблюдателен.

Я лично думаю, что дело в том, что его книга «Уединенное» настолько всколыхнула у людей то сокровенное в душах, что у них было, что каждый из них придумал себе то продолжение, которое понравилось бы лично ему. Но Розанов сам не знал, что ему понравится, и о чем он будет думать и как он об этом напишет.

Негативные отзывы остановили его. И второй короб «Опавших листьев» уже не был им издан. Уже резко он сократил и «Мимолетное» и «Сахарну». Но, слава Богу, сейчас все восстановлено, и можно в полном объеме ознакомиться с этими странными фрагментарными эссеистическими собраниями сочинений Василий Васильевич Розанова.

На этом наша с вами сегодняшняя программа закончена. Всего вам доброго, до свидания.
СМОТРЕТЬ ЗАПИСЬ ПРОГРАММЫ