Ирина Шухаева. Владивосток. Март 2016
Очень насыщенная в этом году весна: провела два пресс-завтрака (в Москве и Владивостоке), была снова в командировке в городе, где восходит солнце (и его было много), поймала название новой книги “Хлопнуть дверью” (из своих же привычных действий), наконец-то на даче провела обработку кустов и деревьев от гадских паутинных клещей, писала эссе, делала статьи по видео программам. (далее…)
Ирина Шухаева о литературном стиле Василия Розанова
Статья по одноименной программе из цикла “Истории ума человеческого и темы для будущих поколений” о жизни и творчестве Василия Розанова.
Здравствуйте, уважаемые зрители, с вами Ирина Шухаева. Мы продолжаем говорить о жизни и творчестве Василия Васильевича Розанова – философа, мыслителя, психолога истории, религии, удивительного писателя, литературного критика. Человека, который привлекал внимание практически всех своих современников и вызывал разноречивые оценки. Он сам был разный в каждом вопросе и говорил что на все, что на каждый вопрос должна быть тысяча мнений, тысяча точек зрения, именно в тысяче рождается истина.
Единственный, наверное, писатель, чьи жизнь и творчество неразделимы абсолютно. Розанов не оставил нам ни рассказов, ни романов. Он оставил огромное публицистическое наследие. И он оставил книги, которые навсегда встали особняком в русской и в мировой литературе. Потому как, несмотря на определенную похожесть на Монтеня, на Паскаля, на определенные работы Ницше, он все равно умудрился стать единственным и особенным. Как он сам про себя говорил: «Я такой, какого никого больше в мире нету. Я один такой Розанов и я один такой у русских».
Много будут говорить современные исследователи о том, насколько действительно русское явление Розанов и почему. И, естественно, ответы на эти вопросы будут искать в его тех самых, странных эссеистических произведениях. Фрагментарная эссеистика – так назвали литературный жанр, созданный Розановым. Замечательный исследователь Шкловский писал: «Розанов сделал мужественную попытку уйти от литературы и рассказать о себе, о своих мыслях и о своей жизни без каких-либо форм, без каких-то литературных правил». Попытки у него получились совершенно замечательные, потому что в результате он создал свой собственный литературный стиль, новую форму, о которой много говорили. Она вызвала много споров и сегодня мы с вами поговорим об этом.
Мы поговорим о первой его необычной книге, написанной в жанре фрагментарной эссеистики – это книга «Уединенное», о том из чего она состоит, что о ней говорил сам Розанов. Немного я забегу вперед и скажу, что говорили о ней современники. О том, что успели они подумать о Розанове, у нас с вами будет отдельная программа. Поскольку сам Розанов высказался обо всех своих предшественниках
Многие его высказывания и сегодня актуальны. Люди, знавшие его и не знавшие, знакомые с его творчеством или где-то слышавшие его, посещавшие его собрания, оставили тоже весьма разные мнения. Розанов – это огромная палитра своей собственной жизни, оставленной нам в этих личных, личностных, глубинных, исповедальных книгах и, конечно, в том, что современники о нем думали.
«Уединенное» – вот этот необычный жанр. Книга появилась в 1912 году, за семь лет до смерти Розанова, то есть это было уже достаточно зрелое произведение. И такую работу, такое собирание рукописи, почти на правах рукописи, многие люди приняли за изданную случайно, по ошибке книгу. И многие читатели, совершенно незнакомые с Розановым, гонялись за ней именно с этой формулировкой, что они бы хотели прочитать ту книгу, которую случайно напечатали.
Напомню вам, что это был период зарождения массовой культуры в плане печати, появления множества газет и журналов. Появлению того самого, как считал Розанов, проклятого печатного станка Гутенберга, который убил в писателях все их живые души.
Что же такое эссе, я вам еще раз напомню. Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы. В отношении объема и функции эссе граничит с научной статьей и литературным очерком, с которым эссе нередко путают, а так же с философским трактатом.
Эссеистическому стилю свойственны: образность, подвижность ассоциаций, афористичность, нередко антитетичность мышления – то есть противоположност
Эссе действительно должно быть художественным. И говоря о том, чем эссе отличается от очерка, я бы все-таки сказала, что очерк это более приличное, фасадное, правильное произведение. Вот, например, пишет кто-то о том, что он путешествует по Италии, посещает Верону, где развивались события шекспировской «Ромео и Джульетты». Вот он там идет по каким-то местам, вспоминает фрагменты произведения, Италия современна. И это будет хороший очерк, даже такой не литературный, а скорей как заметки путешественника.
Но если к этому человек добавит какую-то острую эмоцию, например, он поехал в Верону в период личной драмы, и будет мысленно, остро разговаривать со своей любимой или любимым, обсуждая обиды, свойство разлуки, то, как изменилась любовь, обесценилась или нет. Позволяя при этом какие-то откровенные воспоминания или, может быть, обидные рассуждения, вот тогда это будет уже – эссе. Это будет та художественность в образе мысли, впечатление, возложение, за которую, как говорится, придется ответить, как по полной программе ответил Розанов за свое «Уединенное».
Как же начинается «Уединенное»? Вот что говорит об этом сам Василий Розанов: «Человек о многом говорит интересно, с аппетитом, но по настоящему – только о себе. Сперва мы смеемся этому выражению, но потом становится как-то грустно: бедный человек, у него даже хотят отнять право поговорить о себе».
« Шумит ветер в полночь, – пишет Розанов, – и несет листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицание, вздохи, полумысли, получувства… Которые будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что «сошли» прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья – без всего постороннего… Просто, – «душа живет»… то есть «жила», «дохнула»… С давнего времени мне эти «нечаянные восклицания» почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь заносить, – они умирают. А потом ни за что не припомнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листы собрать.
Зачем? Кому это нужно?
Да мне нужно. Добрый читатель, я уже давно пишу «без читателя», – просто потому что нравится. Как «без читателя» и издаю… Просто, так нравится. И не буду не плакать, не сердиться, если читатель, ошибкой купивший книгу, бросит ее в корзину».
Неоднократно обращаясь к читателю, Розанов вместе с тем сам говорит, что для него это некоторое гипотетическое понятие. Но опять же, он не может представить себе безличного читателя, который ему либо интересен, либо нет. Так в «Опавших листьях» или в «Мимолетном» нет-нет, да и будут уже проскакивать такие мысли Розанова и как бы беседы его с читателем совершенно другого толка. Как, например, взял читатель «Опавшие листья» и сказал: «А ну как развлеки меня, Розанов». «Нет, читатель, я тебя развлекать не буду, я лучше дам тебе по морде, больно дам. Вот это и будет твое самое настоящее развлечение».
Представляете себе, какую радость испытывали читатели, читая такие непонятные обращения к себе. Перед ними, буквально за несколько фрагментов, могло быть написано, как ему дорого просто человеческое понимание, на которое он рассчитывает, публикуя вот эти свои мысли, почти на правах рукописи.
«Из безвестности приходят наши мысли и уходят в безвестность. Первое: как ни сядешь, чтобы написать то-то, – сядешь и напишешь совсем другое. Между «я хочу сесть» и «я сел» – прошла одна минута. Откуда же эти совсем другие мысли на новую тему, чем с какими я ходил по комнате, и даже садился, чтобы их именно и записать…»
Постоянно все менялось, все переосмысливалос
У Паскаля есть такая мысль: только закончив произведение и, вообще закончив работу над чем-то, мы только-только начинаем понимать, как нужно было начинать, и как нужно было написать. Не зря говорят, что мысли и идеи носятся в воздухе. Розанов замечал примерно то же самое.
И говорил Розанов еще о том, что «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию». Время, в котором жил и работал Василий Розанов – конец девятнадцатого, начала двадцатого века – предреволюционна
В книге Розанова «Уединенное» вы найдете очень емкие определения против общественности, против общественного сознания. Розанов всегда говорил о том, что свои поступки и мысли свои человек должен соотносить с Богом. И никак не могут объединяться абсолютно разные люди ради какой-то идеи, если под этим не стоят проблемы личности, проблемы неустроенности в жизни. Человек бежит от своих проблем в общественную деятельность, получаются революционеры и, к сожалению, как правило, в итоге руководят процессом далеко не лучшие люди и им бы лучше с Богом поговорить.
Возвращаясь к литературному процессу – именно здесь Розанов скажет и о Гутенберге и о том, что литература стала продажной – все именно в этой работе. О том, что «медным языком печатный станок Гутенберга облизал всех писателей» и они забыли, что такое свое, личностное. Появился рынок литературы, литература стала продажной, стали продавать талант – это ужасно, потому что первородная ценность творческого процесса была потеряна.
И еще одну особенность в литературе отмечает Розанов: «Малую травку родить – труднее, чем разрушить каменный дом. Из «сердца горестных замет»: за много лет литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал, что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее – как все люди жадно хватаются за книгу, статью.
Но с какой бы любовью, от какого бы чистого сердца вы не написали книгу или статью с положительным содержанием, – это лежит мертво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.
– «Не хочется, скучно, надоело». Заранее знаем…
Вот веселее жить, когда люди любят пожар. – Любят цирк. Охоту. Даже кто-нибудь когда-нибудь тонет, – в сущности, все любят посмотреть: сбегаются. Вот в чем дело. И литература сделалась мне противна».
Вот отсюда еще и уход внутрь себя, довольно-таки смелый, и рассуждения, где-то признанные в обществе неприличными, и такая вот исповедальность. Неоднократно Розанов в своих работах говорит: «Я не пишу, я проговариваю, я исповедаюсь, я размышляю, я делюсь. Это не есть то, что можно продавать как какую либо вот ту самую общественную ценность или что мои книги могут иметь какое либо общественное значение», – однако очень даже имели.
Говоря о себе, как он и обещал в самом начале, он говорил, что человека больше всего занимает он сам. «Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь». Вот эта заметка на Троицком мосту. Постоянно подчеркивая, что он записывал течение жизни.
Все «Уединенное», да и все его работы состоят из комментариев за нумизматикой, в клинике, на извозчике, в вагоне, когда болел живот, когда ночью не спалось. То есть абсолютное общение с живым реальным человеком, который каждую минуту способен иметь точку зрения на разные события.
Безусловно, очень он писал много о религии, о Боге, говорил: «Бог – это моя жизнь, самое «теплое» для меня». Он мог бы отказаться от даров, от литературы, от будущности, от всего, «но от Бога я никогда не мог бы отказаться. Бог – это моя жизнь. Я живу только для Него. Вне Бога – меня нет. Что такое Бог для меня? Моя вечная грусть и радость. Особенная, ни к чему не относящаяся. Так не Бог ли «мое настроение»? Я люблю того, кто заставляет меня грустить и радоваться, кто со мной говорит; меня упрекает, меня утешает. Это Кто-то. Это – Лицо. Бог для меня всегда «он». Или «ты», – всегда близок. Мой Бог – особенный. Это только мой Бог; и еще ничей. Если еще «чей-нибудь» – то меня это уже не интересует».
И всегда Розанов будет говорить, что религиозный человек выше мудрого, выше поэта, выше победителя, выше оратора. Будет говорить, что в русской религии, особенно в православии и в христианстве, все в России неотделимо от церкви. И это особенность именно русских людей; эту особенность, кроме Розанова, в это же время подметит и Блок, и Горький. Феноменально разные и в жизни, и в творчестве люди, но очень серьезно перед революционными потрясениями, перед технократическим нашествием на душу, люди обладавшие, безусловно, каждый своей гениальностью и думавший о том, что же будет с душами людей дальше.
Как это все изменится? Как человек должен сохранить в себе то человеческое, что тот же Блез Паскаль в своих мыслях назвал «робким мыслящим тростником». Иначе человек, если он перестанет думать, если он перестанет роптать, если он перестанет противопоставлят
По поводу вот объединения таких общественных он всегда говорил, что «Только одно хвастовство, и только один у каждого вопрос: «Какую роль при этом я буду играть?» Если «при этом» он не будет играть роли, – «к черту». (За нумизматикой; о политике и печати). Отсюда, он говорит, неудовлетворенно
Наблюдая каждый раз за каким-либо политическим собранием, Розанов очень активно везде ходил, он сам проводил собрания. У них с Гиппиус и с Мережковским, как вы знаете, было религиозно-филос
Это был действительно такой, знаете, рентген, детектор, лакмусовая бумажка, поэтому он всегда был разный. И попытка выбрать какие-то однозначные суждения Розанова (за что ему потом и пеняли) было одним из поводов к долгому забытью. Его невозможно было построить в определенную систему – такой он был разный. Это правильно, потому что против всех систем он и протестовал.
Он говорил при этом: «Религия есть самое важное, самое первое, самое нужное? Кто этого не знает, с тем не для чего произносить «А» споров, разговоров. Мимо такого нужно просто пройти. Обойти его молчанием. Но кто это знает? Многие ли? Вот отчего в наше время почти не о чем и не с кем говорить».
Это учитывая то, что здесь же в «Уединенном» вы найдете тревогу Розанова о том, что люди перестали трудиться иметь собственное мнение. Они научились читать газеты и поддерживать те или иные споры, а между тем работу духа никто не отменял. И человек просто обязан иметь свое собственное суждение, менять его и быть разным. Поэтому Розанов иногда мечтал, что, наверное, когда-нибудь не будет газет и люди все-таки научатся нормально друг с другом разговаривать. Но газеты не отменили, а теперь у нас еще и интернет появился. А вот проблема есть ли с кем и о чем на самом деле поговорить по-прежнему осталась.
Ну и конечно массу забавных рассуждений и высказываний о себе здесь приводит Розанов и говорит: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти. Или еще: «Это золотые рыбки, «играющие на солнце», но помещенные в аквариуме, наполненном навозной жижицей. И не задыхаются. Даже «тем паче»… Это неправдоподобно. Но, однако – это так. Бог меня всего позолотил, до чего же я это чувствую».
И буквально через несколько минут он может сказать, что Бог так сильно надымил мною в мире, что даже непонятно когда этот дым развеется и когда станет видно, какой я есть на самом деле.
Тема духовной жизни идет лейтмотивом. И вот Розанов пишет: «Я начну великий танец молитвы. С длинными трубами, с музыкой, со всем: и все будет дозволено, потому что все будет замолено. Мы все сделаем, потому что после всего поклонимся Богу. Но не сделаем лишнего, сдержимся, никакого «карамазовского»
Просто обращаю на это ваше внимание. Очень часто Розанова называют богоборцем. И его сложную дорогу к Богу как-то позволяют воспринимать и трактовать однозначно. Я думаю, для него действительно во всех его работах отношение человека и Бога были одной из самых важных тем.
Книга вышла в марте 1912 года. Так сказать, в книжную лавку поступила в конце мая. Поступило сообщение в главный комитет по печати, и уже в начале июня было принято решение о том, что тираж должен быть изъят. Книгу признали порнографической ни много ни мало, и тираж все-таки был изъят. Автора приговорили к десяти дням ареста, последовала апелляция. После чего пересмотрев дело еще раз, пришли к выводу, что автора можно не наказывать, тем более, амнистия подвернулась. Из книги же можно было изъять всего около десяти страниц, в остальном виде она ничего опасного и порнографическог
Подобный инцидент только подогрел интерес читателей к книге. Во-первых, появились уже очень резкие отзывы. Горький, прочитавший книгу до печатания, сразу написал Розанову: «Представляю себе, как всех взбесит, озлит и оставит в недоумении ваша книга». Хотя сам дал высочайшую оценку, назвав при этом Розанова «удивительно несвоевременным человеком».
Многие, высоко оценив его «Уединенное», потом предъявляли множество претензий к его последующим работам. Розанов, как вы знаете, в таком же жанре написал еще «Мимолетное», «Сахарну», два тома «Опавших листьев» и «Последние листья». И очень часто цитируют много таких болезненно негативных высказываний в книге «Апокалипсис нашего времени», особенно в неизданной части.
И, тем не менее, когда Розанова спрашивали, зачем и почему и как он это делает, он всегда говорил, что никогда ни в чем он не предполагал такую массу внутреннего движения, «из которой сплетены мои годы и часы и я пишу об этом. Я несусь как ветер, не устаю как ветер. Я все время выговариваюсь, я все время исповедуюсь. Куда я несусь? Зачем? И наконец, спросят меня: «Зачем ты пишешь и что ты любишь?» И я скажу: «Я люблю мои ночные грезы».
Последующие его произведения были встречены именно теми, кто принял «Уединенное», в штыки, сказали, что он исписался, пошел не в ту сторону с этим жанром, стал менее остроумен, более скучен, менее наблюдателен.
Я лично думаю, что дело в том, что его книга «Уединенное» настолько всколыхнула у людей то сокровенное в душах, что у них было, что каждый из них придумал себе то продолжение, которое понравилось бы лично ему. Но Розанов сам не знал, что ему понравится, и о чем он будет думать и как он об этом напишет.
Негативные отзывы остановили его. И второй короб «Опавших листьев» уже не был им издан. Уже резко он сократил и «Мимолетное» и «Сахарну». Но, слава Богу, сейчас все восстановлено, и можно в полном объеме ознакомиться с этими странными фрагментарными эссеистическими собраниями сочинений Василий Васильевич Розанова.
На этом наша с вами сегодняшняя программа закончена. Всего вам доброго, до свидания.
СМОТРЕТЬ ЗАПИСЬ ПРОГРАММЫ
Ирина Шухаева. Статья о влиянии творчества Блеза Паскаля на творчество Федора Тютчева
Статья по авторской программе Ирины Шухаевой из цикла “Актуальность поэтического и прозаического наследия Ф.И. Тютчева”
Здравствуйте, уважаемые зрители. Мы продолжаем говорить о литературном наследии Федора Ивановича Тютчева; о том, что его лирика, философские мысли, высказанные в письмах и в публицистических статьях, его исторические наблюдения – все это сегодня имеет огромную ценность, актуально, интересно и полезно для нас сегодняшних: живущих, читающих, думающих, пытающихся найти гармонию для самого себя, для себя и окружающего мира.
И задумываясь над этим, нужно пользоваться тем, что очень умные и образованные люди отвечали для себя на те же самые вопросы, что и мы с вами. И те, кто делал это искренне, просто и понятно, открывая в нас самих способность мыслить, сопереживать, становиться духовно богаче, как раз и остались в истории человечества для того чтобы мы с вами могли ориентироваться на них.
Вот сегодня я хочу вам рассказать о замечательном человеке — Блезе Паскале, французском математике, физике, ученом, философе, оставившем после себя труд, который в конечном итоге получил название «Мысли». Труд этот очень сильно повлиял на всю русскую литературу 19-го века. Выясняется, что и Ломоносов был знаком с его трудами, как и многие другие.
Особенно видят и находят яркое отражение определенных мыслей, высказанных в литературных трудах Блеза Паскаля, в лирике Тютчева. Поэтому я сегодня немного расскажу вам о Паскале – кто он такой и как возникли его мысли; немного попробую сориентировать вас в том, что там написано. Постараюсь привести примеры, где действительно понимаешь, насколько сам образ жизни Тютчева был созвучен мировоззрению, миропониманию, мироощущению Блеза Паскаля и насколько это действительно нашло отражение в его стихотворных строчках.
Блез Паскаль родился 1623 году, умер в 1662-ом во Франции. Говоря кратко – это классик французской литературы, один из основателей математического анализа, теории вероятности и проективной геометрии, создатель первых образцов счетной техники, автор основного закона гидростатики.
Надо сказать, что рос он удивительно одаренным, но болезненным ребенком. Папа Паскаля – Этьен, был одержим образованием сына, составил для него собственную программу, в которой большое внимание уделял изучению иностранных языков и литературы, хотя мальчик чрезвычайно тяготел к математике. Отец, давая ему некоторые обрывочные знания, категорически запрещал Паскалю досрочно заниматься математикой, пока в один прекрасный день не застал его за тем, что Блез на полу углем чертил окружности и прямые. И даже не зная, как называются геометрические фигуры, он говорил, что это палочки и колечки, они ему были интересны и забавны. Не разбираясь ни в каких основных понятиях, он между делом доказал теорему Евклида о сумме углов в треугольнике, чем совершенно потряс своего папу. Папа посоветовался с друзьями и перестал навязывать Блезу свою систему образования. Мальчик стал заниматься тем, что ему было интересно. А интересно ему было очень многое.
Так в возрасте одиннадцати лет он обратил внимание на то, что кто-то зацепил ножом фаянсовое блюдо, и оно зазвучало. Блез заметил, что если прикоснуться к блюду, звук исчезает. В одиннадцать лет Паскаль провел серию опытов, результаты которых он изложил в своем известном трактате о звуках. В 1640 году в возрасте шестнадцати лет выходит его первое печатное произведение «Опыт о конических сечениях», которое произвело совершенно неизгладимые впечатление на его великого современника Декарта.
В возрасте 19-ти лет Паскаль начал создание своей известной суммирующей машины, которая называлась «Паскалина». Машина выглядела как ящик, наполненный многочисленными шестеренками, куда складываемые либо вычитаемые числа вводились соответствующим поворотом колес, а принцип работы основывался на счете оборотов. Паскаль достаточно долго возился с этой машиной. Результаты многих заинтересовали, эту идею у него, как сейчас говорят, «свистнули». Попробовали сделать без него – ничего не получилось, а он это дело бросил. Однако королевский двор был очень заинтересован в том, чтобы он это делал дальше. Можно сказать, что это был такой родоначальник патентной деятельности – он получил бумагу, которая закрепляла за ним права, запрещала продажи или даже тщательную демонстрацию иностранцам. За нарушение налагался очень серьезный штраф, который делился на три части между парижской больницей, казной и Паскалем лично. Пятьдесят, по-моему, две машины были выпущены, но поскольку коммерцией он заниматься не собирался, на этом дело застопорилось.
Двигаясь дальше, он подтверждает постулат Торричелли о том, что существует атмосферное давление и разрабатывает эту теорию дальше. Он устанавливает свой знаменитый закон распределения давления в жидкостях. На этом, в общем-то, его научная деятельность заканчивается, он перестает этим интересоваться. Он постоянно размышляет над проблемами религии, и замысел его меняется с течением времени. Он хотел написать большую книгу «Апология христианской религии», потому что его уже тогда беспокоило то, что люди перестают поклоняться природе в том виде, как она создана Творцом.
Будучи блестящим ученым он прекрасно понимал, как происходит процесс познания и что происходит в этом мире. Но вопрос нравственности, падающей тогда в средние века, волновал его гораздо больше. Он отвел себе десять лет на создание этого фундаментального научного труда, но болезнь ему, к сожалению, помешала. Он начал работу над книгой, диктуя… Сначала сам, записывая, потом диктуя свои мысли. После его смерти нашли более 1000 отрывков, они в разной степени были завершены, так или иначе обработаны впоследствии. И, в конце концов, были уже изданы в качестве книги, которая называлась «Мысли».
В своих «Мыслях» он много говорит об основах веры, о человеческих качествах, о тщеславии, о развлечениях, об истине. И причем таким простым и понятным языком, как будто вы действительно разговариваете сами с собой. Никакого давления от того что это написал единственный, наверное, в мире до такой степени одновременно великий и ученый, и мыслитель, и литератор. Даже трепета нет, можно только удивляться, насколько «Мысли» действительно соответствуют сегодняшнему дню и сегодняшнему состоянию человека, потому что на самом деле-то люди не изменились, люди остались такими же.
Вот одна из мыслей: «Воображение так преувеличивает любой пустяк и придает ему такую невероятную цену, что он заполняет нам душу; с другой стороны, по своей бесстыжей дерзости оно преуменьшает до собственных пределов все истинно великое, – например, образ Бога».
Разбирая все человеческие качества, Паскаль так или иначе говорит о том, что единственный выход в духовной смуте жизни между двумя безднами, которая досталась людям, он только в вере, в созерцании, в работе духа наедине с самим собой; как раз именно в том, отчего все люди стараются убежать, думая, что это их ведет к несчастью. А на самом деле именно эта попытка убежать от себя и делает несчастных людей, и помощь человеку только в одном –в вере.
«Не только невозможно, но и бесполезно знать Бога без Иисуса Христа… – говорил Блез Паскаль. – Есть только три разряда людей: одни обрели Бога и служат Ему; эти люди разумны и счастливы. Другие не нашли и не ищут Его; эти люди безумны и несчастны. Третьи не обрели, но ищут Его; эти люди разумны, но пока несчастны».
В своих мыслях Паскаль очень много говорит о различии между пониманием математическим и непосредственным
Еще приведу вам высказывание Паскаля, он говорит: «Погода мало влияет на расположение моего духа – у меня свои собственные туманы и погожие дни; порою они не зависят даже от хорошего и дурного оборота моих дел. Случается, я, не дрогнув встречаю удары судьбы: победить ее так почетно, что, я, вступая с ней в борьбу, сохраняю бодрость духа, меж тем как иной раз, при самых благоприятных обстоятельствах, я хожу как в воду опущенный».
Видите – абсолютно близко и понятно. Казалось бы, несоответствие внешних принятых признанных норм поведения морали и тому, что происходит у человека внутри. Это вечная трагедия. Красной нитью через все рассуждения Паскаля проходит тезис о том, что человек не в состоянии понять единение тела и духа, а между тем именно это единение и есть сам человек.
«По самой своей натуре мы несчастны всегда и при всех обстоятельствах, ибо когда желания рисуют нам идеал счастья, они сочетают наши нынешние обстоятельства с удовольствиями, нам сейчас недоступными. Но вот мы обрели эти удовольствия, а счастья не прибавилось, потому что изменились обстоятельства, а с ними – и наши желания».
Большое место в своих суждениях Паскаль выделяет тому, что стремление человека к развлечениям это как раз тот уход от свойственной ему внутренней тоски, тревоги и отчаяния. «Единственная вещь, утешающая нас в несчастьях, – это развлечение, а между тем оно является самым большим из наших несчастий. Ибо оно, главным образом, мешает нам размышлять о себе и незаметно губит. Без него мы оказались бы в плену тоски, которая принуждала бы нас искать более действенного средства избавления от нее. Но развлечение забавляет нас и заставляет совершенно незаметно приближаться к смерти».
(12:40) «Нет ничего невыносимее для человека, как быть в полном покое, без страстей, без дела, без развлечения, без применения своих сил. Он чувствует тогда свое ничтожество, свою беспомощность, свою оставленность, немощь, пустоту. И тотчас он извлечет из глубины своей души скуку, мрачность, печаль, грусть, досаду и отчаяние». Вот такие размышления о том, из чего состоит человек, сложились у величайшего ученого середины семнадцатого века.
Что пишет Тютчев в своих стихах об альтернативе светскому состоянию, в котором он постоянно находился.
Угоден Зевсу бедный странник,
Над ним святой его покров!..
Домашних очагов изгнанник,
Он гостем стал благих богов!..
Сей дивный мир, их рук созданье,
С разнообразием своим,
Лежит, развитый перед ним
В утеху, пользу, назиданье…
Чрез веси, грады и поля,
Светлея, стелется дорога, –
Ему отверста вся земля,
Он видит всё и славит бога!..
Действительно, наверное, находясь в гуще активной светской жизни, интриг, сплетен, любви, разочарования, погони за какими-то материальными благами, славить Бога трудно удается. Для этого действительно нужен некий подвиг отшельничества.
Самое, наверное, знаменитое высказывание Паскаля, которое, так или иначе, вам приходилось слышать, как на него отзывается Федор Иванович Тютчев. «Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он тростник – мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает. Наше достоинство – не в овладении пространством, а в умении разумно мыслить. Я не становлюсь богаче, сколько бы ни приобретал земель, потому что с помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня, а вот с помощью мысли я охватываю Вселенную».
Читаем в стихах у Тютчева.
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе;
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с ней осознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет что море,
И ропщет мыслящий тростник?
Откуда он, сей гул непостижимый?..
Иль смертных дум, освобожденных сном,
Мир бестелесный, слышный, но незримый,
Теперь роится в хаосе ночном?..
О, смертной мысли водомет,
О, водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя страшит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты!
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорно преломляя,
Свергает в брызгах с высоты.
Волна и дума.
Дума за думой, волна за волной –
Два проявленья стихии одной:
В сердце ли тесном, в безбрежном ли море –
Здесь – в заключении, там на просторе,
Тот же все вечный прибой и отбой –
Тот же все призрак тревожно пустой.
За годом год за веком век…
Что ж негодует человек?
Сей злак земной!..
Он быстро, быстро вянет – так,
Но с новым летом – новый злак
И лист иной.
Конечно, общий «мыслящий тростник», практически откровенное созвучие, аллюзия. Известно, что с работой Паскаля «Мысли» Тютчев был знаком практически с детства. Книгу читал и перечитывал всю жизнь, дарил своим детям.
Я бы не говорила о каком-то влиянии, ибо слишком самобытен, восприимчив духовно, требователен был Тютчев. Видимо, действительно, здесь просто большое совпадение. Но и на самом деле, мне кажется, что читая «Мысли» Паскаля очень трудно не найти того, что тревожит людей и сегодня. Потому что сколько бы ни изобретали мобильных телефонов, интернетов, телевидения, кино, того одиночества, которое все-таки присуще человеку, той тревоги, трепета, какого-то непонимания, оно все равно остается, иначе люди просто перестанут быть людьми.
«Весь зримый мир лишь еле различимый штрих в необъятном лоне природы. Сколько бы мы ни раздвигали пределы наших пространственных представлений, все равно в сравнении с сущим мы порождаем только атомы. Вселенная – это не имеющая границ сфера, центр ее всюду, периферия нигде. И величайшее из постижимых проявлений всемогущества Божия заключается в том, что перед этой мыслью в растерянности останавливается наше воображение».
Продолжаю вам цитировать Паскаля: «А потом пусть человек снова подумает о себе и сравнит свое существо со всем сущим; пусть почувствует, как он затерян в этом глухом углу Вселенной, и выглядывая с чулана, отведенного ему под жилье, – я имею в виду зримый мир – пусть уразумеет, чего стоит наша Земля со всеми ее державами и городами и, наконец, чего стоит он сам. Человек – в бесконечности – что он значит?»
«Кто вдумается в это, тот содрогнется и, представив себе, что материальная оболочка, в которую его заключила природа, удерживается на грани двух бездн – бездны бесконечности и бездны небытия».
Читаем у Тютчева:
О, вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Дальше в своих мыслях Паскаль говорит, что «Человек следущий понимает, что природа запечатлела свой облик и облик своего творца на всех предметах и явлениях и почти все они отмечены ее двойной бесконечностью. Поэтому ни одна наука никогда не исчерпает своего предмета». Это сказал ученый семнадцатого века, который прекрасно понимал в науках, как мы с вами сумели уже вспомнить и убедиться.
Читаем у Тютчева:
И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе.
Мужайся сердце до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!
«Вокруг нас нет ничего незыблемого», пишет Паскаль. «Да, таков наш природный удел, и вместе с тем он противен всем нашим склонностям: мы жаждем устойчивости, жаждем обрести, наконец, твердую почву и воздвигнуть на ней башню, вершиной, уходящую в бесконечность, но заложенный нами фундамент дает трещину, земля разверзается, а в провале – бездна».
Очень много «бездны», вот такого понимания духовных сложностей, раздвоения человека в «Мыслях» Паскаля. Если посчитать, сколько раз слово «бездна» встречается в лирике Тютчева, тоже получится достаточно прилично.
И главное о чем часто говорит Паскаль: начни человек с изучения самого себя, он понял бы, что ему не дано выйти за собственные пределы. Мыслимо ли, чтобы часть познала целое. Кстати, знаменитое толстовское «Начни с себя» тоже в некотором роде перекликается с «Мыслями» Паскаля, потому как и у него этот мыслитель оказал огромное влияние. Но, в отличие от Тютчева, Лев Николаевич познакомился с его творчеством уже достаточно в зрелом возрасте.
Возвращаясь к тому, насколько перекликается лирика Тютчева с «Мыслями» Паскаля это, конечно, прежде всего, признание и понимание природы в том, что она огромная живая, настоящая, каждый раз разная и в некотором роде так наплевательски относящаяся к тому, что человек возомнил о степени, как он может ее понять, изучить, подчинить. Ведь, в общем-то, ни Паскаль, ни Тютчев не знали, каких размеров природные катастрофы достигнут, например, в наши с вами дни.
Но если почитать внимательно их произведения, то кажется, что они это понимали лучше чем мы, может быть лучше, чем современные ученые. Наверное, Паскаль был одним из первых, действительно состоявшихся великих ученых кто так резко и искренне, глубинно повернулся к вере и пришел к пониманию, признанию Бога.
Возвращаясь к лирике Тютчева, приведу знаменитое его стихотворение «Фрагмент».
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
И про людей, которые как бы ни хотят этого понимать:
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Блез Паскаль говорил: «Реки – это дороги, которые и сами движутся и нас несут туда, куда мы держим путь». И еще он говорил, что: «Для верного суждения нужна неподвижная точка отсчета. Стоящий в порту правильно судит о плывущих на корабле. Но где тот порт, откуда мы могли бы правильно судить о человеческой нравственности». «Человек так устроен, что не может всегда идти вперед, – он то идет, то возвращается». «Больной горячкой, то дрожит в ознобе, то весь пылает, и холод, точно так же свидетельствует о силе горячки, как жар».
«Таков из века в век и путь человеческих выдумок. То же самое можно сказать, а добре и зле». Сны не похожи один на другой, а если и похожи, то все-таки чем-то разнятся и они действуют на нас не так сильно, как явь, потому что она устойчивее и неизменнее, хотя и не совсем устойчивая и тоже меняется, но не так быстро, разве что во время путешествий, и тогда мы говорим: «Мне кажется, я грежу», – потому что жизнь тоже сон, только менее отрывистый».
Знаете, если бы захотелось собрать вместе все те стихотворные строчки у Тютчева, в которых проскальзывает вот это признание – жизнь тоже как сон, и на самом деле не понятно, что все-таки происходит с человеком – тоже получится, наверное, огромная программа. Но я оставлю это для вас лично, почитайте «Мысли» Паскаля. Совсем по-другому увидится не только Тютчев, но и многие очень известные изречения, цитаты наших русских писателей. Все находились под сильным влиянием размышлений этого французского ученого, мыслителя и блестящего литератора.
На этом наша с вами сегодняшняя программа закончена. Всего доброго, до свидания.
Смотрите программу по ссылке
https://www.youtube.com/watch?v=c1xTYhrbuy4
