Сайт писателя Ирины Шухаевой

С вами Ирина Шухаева и мы начинаем цикл бесед и программ о жизни и творчестве Николая Алексеевича Некрасова. И если сегодня попробовать дать ему краткую характеристику, то вы обязательно найдете информацию о том, что, конечно, Некрасов, прежде всего поэт. Причем, «поэт тяжелой доли русского крестьянства и особенно женщин». Это мы все учили в школе и до сих пор в школе проходят и учат наизусть определенные фрагменты из определенных поэтических произведений Николая Некрасова.

Чуть более углубленно вы узнаете о том, что это был блистательный издатель. Человек, который долгие годы издавал журнал «Современник», подхватив его у Пушкина, у Плетнева. Был редактором «Отечественных записок». Открыл и привел в литературу великих авторов. Написал множество литературно-критических статей. Его обязательно назовут революционером и демократом, что, на сегодняшний день, достаточно спорно. Но то, что бесспорно вы найдете сегодня, так это то, что Некрасова считают истинно русским народным поэтом.

(далее…)

Здравствуйте, уважаемые!

Тема наших новых бесед – творчество Максима Горького и то, как сегодня он современен, актуален, интересен, лаконичен, афористичен, психологичен, политичен. По произведениям Горького, особенно, например, по «Фоме Гордееву» и «Делу Артамоновых», можно смело изучать современный топ-менеджмент – настолько это интересно и актуально,  настолько  созвучно нашему менталитету, характеру, способностям, особенностям вести дела, продвигаться по жизни. 

(далее…)

Статья по одноименной видеопрограмме. Смотреть видео.

Здравствуйте, уважаемые зрители. С вами снова Ирина Шухаева и мы продолжаем говорить о творчестве и немного о жизни замечательного русского писателя-публициста, литературного деятеля, серьезной масштабной фигуры в истории человечества прошлого века – о Максиме Горьком. И сегодня мы обсудим его произведения 1905 – 1917 годов, то, что назвали произведениями периода между двух революций. В 1905 году начали шуметь, в 1917 году все это выросло в то, что выросло, говорят: «Мы до сих пор видим и расхлебываем». Что интересно – в двух словах о жизни Горького в это время.
В 1905 году он вступает в большевистскую партию, знакомится с Лениным. А в 1917 году уже сильно расходится с большевиками по поводу своевременности социалистической революции. Горький не считал это своевременным и потом, как я вам расскажу, попортил много крови большевистскому правительству своей позицией. В общем-то, в Италию он отправился не столько из-за состояния здоровья, сколько из-за того, что просто становился неудобным. А не считаться с Горьким не могло, как я вам говорила, ни одно правительство: ни царское, не ленинское, ни сталинское.
В 1913 году Горький возвращается в Россию, после большой амнистии по случаю 300-летия дома Романовых. Целый год он активно редактирует газету большевиков, газеты «Две правды» и «Знамя». И, естественно, в это время пишет серьезные интересные произведения, на некоторых из которых мы с вами сегодня остановимся.
Итак, конечно, невозможно оставить без внимания такое произведение, как «Мать». Горький очень серьезно относится ко всем проблемам, которые возникают в России, которые он видел, и особенно те, которые нужно изучать. И не сколько из-за того, какие они, а сколько почему, откуда это все происходит? Вот как раз те произведения, которые мы с вами рассмотрим, показывают, насколько серьезно Горький относился именно к истокам, к корням, а уж видел и знал он Россию совершенно, как вы помните, не понаслышке.
Столько было им исхожено, со столькими людьми он пообщался, с совершенно разными, и задавался  в своих произведениях вопросом: что такое купечество? Что такое мещанство? Что такое интеллигенция? Каков он – новый рабочий класс? Каково оно – крестьянство? Что вообще сотворила с людьми революция и что она могла сотворить?
Произведение Горького «Мать» было написано в 1906 году, задолго до того, как Горького провозгласили «певцом социалистического реализма». И на чтобы я еще хотела обратить ваше внимание? Единственное в его произведениях, да и мало где еще есть в классических русских произведениях такой хороший момент, как идиллия отношений матери с сыном. Если вы помните, это было возможно именно потому, что мать пошла за сыном.
То есть все, так сказать, родители персонажа Горького упрямо будут бороться со своими детьми, приучая кто к фабричному делу, кто еще к чему-то, упрямо сопротивляясь тому, что дети могут жить не так как они хотят. А Ниловна, строго говоря, пошла за сыном и в одном из своих выступлений Павел говорит, что он может гордиться тем, что у него с матерью духовное единство. Там, кстати, такая замечательная цитата выскакивает после первой его речи на заводе из-за бузы по поводу болотной копейки, когда люди стоят в толпе и говорят: «Надо же социалист, а – не дурак».
Отсюда напрашивается вывод, что предыдущие ораторы за социализм, видимо, большими ораторскими способностями не отличались. Есть хорошая экранизация, забавно Баталов делает Власова. Он такой как бы робкий, неуверенный и, конечно, лицо Веры Марецкой большой плюс добавило Горькому, хотя текст гораздо интереснее, чем экранизация.
Я приведу вам только одно высказывание: «Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет». Собственно говоря, это высказывание это как бы основа той инертности, о которой мы еще будем говорить, той русской консервативности, которая не принимает ничего нового. И сам Горький это все на своей шкуре испытал, пытаясь работать в разных артелях, общаясь с людьми, с разными попутчиками, видел, что люди на Руси просто катастрофически инертны.
О чем еще в «Матери» предупреждает Горький? Это в 1906 году: «Когда мужик обнажит землю себе, если он встанет на ноги! Как после чумы – он все пожгет, чтобы следы обид своих пеплом развеять…»
Вот такой размах, предупреждает Горький. Потом он неоднократно будет удивляться своему пророчеству: насколько чудовищно жестокой окажется эта ста миллионная, в основном крестьянская, стихия, когда социальные преграды будут снесены, а новые еще не будут построены. Вот отсюда пойдет позиция оправдания жестокости власти, которая пришла в Россию после Октябрьского переворота. Горький как никто другой понимал, что с мужиком мягко никак нельзя.
Теперь мы переходим к следующему интересному моменту: в это время, в этот период Горькому припишут такое понятие, как «окуровщина». И каковы же ее признаки? Словами самого Горького: «Это «древний идиотизм», «зоологический индивидуализм слепых», себялюбие, «самость», ячество, зависть, жадность».  Первое небольшое нашумевшее произведение «Городок  Окуров», эпиграфом которого Горький берет слова Достоевского: «Уездная звериная глушь», не очень по-достоевскому, у Достоевского чуть-чуть иначе сформулировано, но мысль такая же.
И если мы говорили «маниловщину» мы отождествляли с Маниловым. «Обломовщину» мы отождествляли с Обломовым, то Горьковскую «окуровщину» мы отождествляем уже с грустной, страшной, угрюмой и агрессивной массой. Горький в этом произведении пытается разобраться с мещанами. Его очень интересует, что никто не может объяснить, кто есть в России мещанин, и какому делу он соответствует. «И почему в России на первом ряду – Фогеля, да Штрехеля, да разные бароны? И вообще надо бы говорить «мешанин», потому как в этой личности все намешано».
Сюжета в «Городке Окурове» можно сказать,  что и нет. Все события города, жизнь города строятся на разговорах: обсуждают мещан, и очень переживает город за жизнь и судьбу поэта Девушкина, Симы Девушкина. Он пишет очень грустные стихи, у него веселые не получаются. Вот, например:
Позади у нас – леса,
Впереди – болото.
Господи! Помилуй нас!
Жить нам – неохота.
 
И периодически жители разделяют его стремление написать веселые стихи. Как Девушкин говорит: «Не получаются у меня веселые, я хочу чтоб как молитва». И чем длиннее стихотворение, тем оно, по его мнению, больше на молитву похоже.
Так же все действие в городе строится на обсуждении вокруг того, что происходит в «Фелицатином раишке». «Фелицат» – это женщина, у которой есть три девушки, строго говоря – публичный дом. Одна из них сердобольно жалеет убогого поэта Девушкина. В конце концов, об этом узнает ее любовник, богатырского склада, но никчемный.
Горький, когда работал над этим произведением, сам писал: «Такое впечатление, что просто тысячи выстроились в очередь никчемно проживших свою жизнь разных людей и хотят, чтобы я про них написал».
Он не хотел давать большую идеологию, но материал победил автора. И, в конце концов, любовник Глафиры Лодки убивает Девушкина, раскаивается, его сажают, но выпускают из участка, потому что выходит манифест 1905 года.
Речь идет о свободе слова, а в народе поняли вообще про свободу. В уездных городах, на всякий случай, выпустили всех из тюрем, а потом ловили обратно, «веселая» была такая история. И так на порыве свободы, Вавило, который убил поэта Девушкина, начинает каяться. Собирается народ, все кончается дракой,  Вавилу растерзали. Вот такое произведение.
Следом за ним идет больше произведение и читается тяжелее. Это «Жизнь Матвея Кожемякина». Здесь я обращу ваше внимание на то, что герой постоянно описывает жизнь в городе, в том же самом Окурове. В эпиграфе в его дневнике первой строчкой написано: «Для чтения с доверием и для познания скорбной жизни уездного города».
Здесь еще расскажу, что на меня лично произвело впечатление. Когда приезжает постоялка (когда уже вырос герой, который тоже растет без матери и рано теряет отца – вот эта трагедия родителей точно сказалась на творчестве Горького), из идейных, революционных, и Кожемякин как-то к ней располагается, начинает за ней ухаживать и открывает ей тайны своей души, он читает ей свой дневник. Женщине медленно становится нехорошо, потому что описаны там исключительно драки, исключительно убийства. Кто кого и как обокрал, что сказали в участке, кто, где, как кутил, гулял, блудил… Есть такой момент, когда он читает ей «Вот еще, – говорит – история про мертвое мыло». Она говорит: «Что-что там про мертвое мыло?» Он говорит: «Да вот приехал там к кому-то брат, умер. А на Руси, – говорит, – обряд же такой. Мыло, которым омывали покойника надо выкинуть на перекресток всех дорог». Не успели выкинуть мертвое мыло, кто-то в доме умылся, все начали болеть. Получилось грустная история, и она его просит продолжать, а потом еще через несколько историй говорит: «Господи, это же сплошное «Мертвое мыло».
Потрясает аналогия, тем более что во времена Горького не было таких понятий, как «мыльная опера» или «мыльные телесериалы». А так вот если подумать, то становится не по себе, сколько еще «мертвого мыла» не выбросили мы из своих душ и из своих историй, особенно из своих взглядов в будущее. Так что почитайте, если будет возможность «Городок Окуров»  и  «Жизнь Матвея Кожемякина» то, что дало такое понятие как «окуровщина». И произвел эту «окуровщину» Максим Горький.
Дальше несколько слов об известном всем «Детстве». Сам Горький писал:  «когда я оживляю прошлое, мне даже самому трудно поверить в то, что именно так и было». И рефреном со всего, на что хочется обратить внимание, когда бабушка Акулина говорит Горькому: «За чужой совестью не прячься! Злого приказа не слушайся». И все вокруг в любом эпизоде ему говорят «Терпи, Ляксей!» Он говорит: «Не буду терпеть, не буду!» То есть такой зреющий бунт интересный.
И теперь мы подходим к произведениям, о которых я хочу поговорить подробно, потому что они малоизвестны. Обращаю ваше внимание, сейчас в собрание сочинений они вошли как «Русские сказки». В 1913 году один издатель все-таки решился издать эти сказки, вымарав все русское, все что касалось России. Сказок не много, они достаточно короткие. И сейчас я постараюсь вас заинтриговать. Одна из сказок посвящена тому, что жил некрасивый молодой человек, который решил, что раз он некрасивый, он будет умным и сделается мудрецом. Это у нас просто. «Стал читать толстые сочинения – он был действительно не глуп, понимал, что наличие мудрости всего легче доказать цитатами из книг». Приходит он к министру народного просвещения и говорит: «Ваше превосходительство – я могу проповедовать, что жизнь бессмысленна и внушениям природы не следует подчиняться!» Подумал министр, говорит: «Вроде как полезно, может быть про бессмысленность-то. А начальству-то будешь подчиняться?» Он говорит: «Ну, а как же страсти человеческие, куда девать?» «Ладно, – говорит, – нормально, вот тебе 16 рублей жалованья, залезай на кафедру». И всю жизнь товарищ благополучно проповедовал.
 «Милостивые государи! Человек ограничен извне, ограничен изнутри, природа ему враждебна, женщина – слепое орудие природы, и по всему этому жизнь наша совершенно бессмысленна!» А поскольку говорил он красиво, а люди красивое любят, он начал печатать книги. Книги стали хорошо продаваться. И когда он помер, на его поминках из достаточно богатых людей, один бедный студент сделал вывод: «А что, пессимизм неплохо кормит».
Мне вообще кажется, что здесь Горький слегка поглумился над самим собой, потому что очень трудно найти какое-либо произведение, которое можно отнести к разряду оптимистических однозначно, и однозначно оптимистический персонаж тоже очень трудно.
Есть еще одна сказка, на которую я хочу обратить наше с вами внимание. Знаете, у моей у дочери был сложный период взросления. Когда мы увлекались готами, у нас все было мрачное, черное, и собирались мы с друзьями на кладбище. Но учиться, естественно, в это время не хотели, были всякие трудности. Думаю: «Ох, вот тогда не перечитывала я еще Горького. Ох, еще не встретила я его сказку про поэта Смертяшкина, за которую на него обиделись дружно все диссиденты во главе с Сологубом». Но Сологуб, к слову, часто обижался.
Итак, сказка. Сказки у Горького без названия, они идут они под номерами, просто один, два, три, тринадцать и никаких названий нет. И каждая сказка кончается словами, что морали тоже нет. То есть автор «постебался», а вы уж думайте, как хотите.
Жил был в уездном городе «Евстигней Закивакин в тихой скромности, в робкой зависти и вдруг неожиданно прославился», «сочинял он объявления в стихах для «Анонимного бюро похоронных услуг».
Бьют тебя по шее или в лоб, –
Все равно, ты ляжешь в темный гроб…
Честный человек ты иль прохвост, –
Все-таки оттащат на погост…
 «И так далее и в этом роде аршина полтора». Он очень хотел кушать и хотел продать стихи. Стихи у него никто не покупал. И вот идет он по улице и видит вывеску «Жатва смерти». Он обрадовался, думает: «Новое похоронное бюро». Ан нет, «Оказалось, что это не бюро, а редакция нового беспартийного и прогрессивного журнала для юношества и самообразования». И редактор ему говорит: «Ваше вдохновение как раз то самое, еще никем не сказанное слово новой поэзии. Только, – говорит, – Закивакин как-то несолидно, давай мы тебе псевдоним подберем. Смертяшкин ты теперь будешь. Стильно!» – юноша был согласный. Говорит: «Да мне все равно как называться, денег дайте, кушать хочется».
И стала эта редакция прогрессивного журнала печатать его стихи под гонораром «Голос вечной правды». «С того дня постигла Евстигнейку слава: прочитали жители стихи – обрадовались: «Действительно, правильно написал материн сын. А мы живем и не думаем о том, что в жизни нашей никакого смысла нет». Дальше вышла книжка, он оброс критиками, которые отметили глубокую могильность настроений автора.
На радостях Евстигнейка решил жениться. Пошел свататься к девице со словами «О, безобразна, бесславна, не имущая вида!» Она ему отвечает: «Я согласна идти к смерти рука об руку с тобою! На сороковой день после этого они венчались у Николы на Тычке, в старенькой церкви, тесно окруженной самодовольными могилами переполненного кладбища. Ради стиля свидетелями брака подписались два могильщика, шаферами были заведомые кандидаты в самоубийцы; в подруги невеста выбрала трех истеричек, из которых одна уже вкушала уксусную эссенцию, другие – готовились к этому, и одна дала честное слово покончить с собой на девятый день после свадьбы. Новобрачная в белом платье с черными лентами под черной фатой умирала от восторга.
Дальше больше, быт надо поддерживать. Смертяшкин ходит по городу и спрашивает у жителей: «Когда вы умрете?» – вместо того чтобы здороваться. Это укрепляет его славу. Жена заводит себе любовника критика, поддерживающего славу мужа, у них трое детей. Они все одеты в черный бархат. Каждый день в 10 утра в черном катафалке совершают прогулку на кладбище.
Антураж – вот этого наши дети-готы еще не придумали. У кого есть проблемы с таким уклонением – читайте Горького, очень поможет. В конце концов, поэту Смертяшкину надоела эта вся «бодяга», он сказал: «Вообще, я нормальный человек, я жить хочу». Расхотел он быть таким мрачным гением. Его моментально развенчали, обвинили критику во всем этом. И вернулся он писать свои стихи обратно в адвокатскую контору. Сказка очень обидела всех современников Горького и диссидентов и, тем не менее, остается актуальной и сегодня.
Следующая сказка, о которой мы с вами успеем поговорить, это сказка, которую я про себя назвала «Как барин ищет национальное лицо». Жил был барин, нормальный русский барин, все у него было хорошо. И чего-то ему не хватает, пребывает он в унынии. «Стал вспоминать прошлое – как будто все в порядке: социалистом был, молодежь возмущал, потом ото всего отрекся и давно уже собственные посевы своими же ногами усердно топчет. Вообще – жил как все, сообразно настроению времени и внушением его. Думал, думал и вдруг – нашел: «Лица национального у меня нет!»  Бросился к зеркалу – действительно, лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причем переводчик был беззаботен и малограмотен, так что совсем нельзя понять, о чем говорит эта страница: не то требует душу свободе народа в дар принести, не то утверждает необходимость полного признания государственности».
Мучился-мучился барин, пошел к приставу в полицейский участок, поскольку пристав был большой знаток по национальным задачам. Тот ему что говорит: «Бриллиант вы мой американский. Да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится истинное-то ваше лицо…» – барин обрадовался, как только увидал мимо идущего еврея, наскочил на него и давай внушать. «Ежели ты, – говорит, – еврей, то должен быть русским, а ежели не хочешь, то…
Евреи, как известно из всех анекдотов, нация нервозная и пугливая, этот же был притом характера капризного и терпеть не мог погромов, – развернулся он да и ударь барина по левой щеке, а сам отправился к своему семейству. Поднялся барин, вдруг идет кавказец: «Мицхалэс саклэс…» Барин – на него: «Нет, – говорит, – позвольте! Ежели вы грузин, то вы – тем самым – русский  и должны любить не саклю мингрельца, а то что вам прикажут, а кутузку – так даже приказания…» Ну, оставил грузин барина в горизонтальном положении и пошел пить кахетинское, барин лежит соображает: «Од-днако же? Там еще татары, армяне, башкиры, киргизы, мордва, литовцы – господи, сколько! И это – еще не все… А потом еще свои, славяне…»
Тут идет как раз навстречу ему хохол, да еще поет. «Ну, нет, – взбеленился барин, поднимаясь на ноги. – вы уж будьте любезны отныне употреблять еры ибо не употребляя оных вы нарушаете цельность империи…» В общем, долго он ему говорил, медленно. Барин был человек прилипчивый, у хохла терпение кончилось, в общем, подняли барина сердобольные люди, спрашивают: «Где живете?» Он говорит: «В Великой России…» После этого его, естественно, в полицейский участок отвели. Посмотрел на него пристав, вызвал врача, а барин говорит: «Ну как? Лицо-то изменилось?» «Да, – говорит, – старое – все стерлось, а теперь у вас, милостивый государь, такое лицо, что хоть брюки на него одень. Таким оно и осталось на всю жизнь.
Вот такая сказка про то, как барин искал национальное лицо. И это в 1909 году, на минуточку! Очень интересная сказка еще и про барина, который все вранье оправдывал историей, и про то, как в одном городке устраивали погромы для евреев, а потом сами же писали длинные протесты на эту тему. Актуально, сатирично очень интересно, обратите внимание на русские сказки Горького. Они короткие, злободневные, остроумные и удивительно богатые в плане отражения того, что, как оказывается, то, что происходило тогда – так происходит и сегодня.
На этом сегодня наша с вами беседа закончена, до свидания.

 

Здравствуйте, уважаемые зрители. С вами Ирина Шухаева и мы сегодня начинаем цикл программ, посвященный творчеству замечательного, величайшего русского прозаика Ивана Александровича Гончарова. Мы поговорим сегодня об основных вехах его биографии и творчества, слегка настроимся на ту атмосферу, в которой он работал и жил. Какие особенности личности, его личные истории нам особенно будут интересны: как относился он сам к своему творчеству и к своим романам. И хочу сказать, что я подготовилась к нашим беседам таким образом, что цитаты, в основном, будут либо из самих романов Гончарова, либо из его поздней работы «Лучше поздно, чем никогда», которую я всем рекомендую к прочтению.

Вот поверьте мне, я много перечитала, лучше, чем сам Гончаров никто ни объяснил, ни назвал, ни охарактеризовал, ни помог остановиться на каких-то нюансах. Многие критики считают, что это была работа оправдательного характера. Судьба романов Гончарова не была гладкой и если первое его, абсолютно художественное произведение роман  «Обыкновенная история» был принят на ура, то «Обломов» был принят на ура публикой, но подвергся очень жесткому разбору критики.

Но, как это часто бывает в жизни, слишком удачное привлекает внимание, не удачное особенно и ругать не зачем. А вот то, что вызвало колоссальный резонанс, и было прочитано по всей стране миллионами, «Обломовы» в маленьких и больших «Обломовках», вызвали очень много вопросов, очень много нареканий. Роман выходил неудачно, по частям.

Представьте себе, как книги популярные сегодня выходят по частям –  сейчас мы знаем, что люди таким образом гоняются за деньгами, но «Отечественные записки», в то время гонялись за просветительской  деятельностью, и, тем не менее, Гончарову и его «Обломову» не повезло в этом плане – он выходил по частям. Первая часть романа, мы будем об этом говорить, несколько затянута и может скорее оттолкнуть, чем привлечь, но это никоим образом не повлияло на судьбу романа.

Гончарову приходилось отвечать на множество вопросов. С романом «Обрыв» было еще сложнее: более сложные персонажи, где-то, как считали критики, менее удачные, менее четкие и менее прорисованные. Но нужно помнить о том, что любой художник, любой гений идет в ногу со своей эпохой, чуть-чуть забегая вперед, а Гончаров забежал вперед не «чуть-чуть», а даже можно сказать «сильновато».

Естественно, его упрекали во многом, что он еще не понял и не описал. Он не мог подробно, четко и понятно, выпукло описать те образы, которые только-только намечались, только-только появлялись на исторической, политической, экономической, культурной арене русской  жизни. Творил Гончаров,  сразу обозначу вам, в период с 1844-го по 1869‑й. После выхода в свет романа «Обрыв», после того как роман не был принят и не понят, Гончаров работает как критик, работает мало, выходит на пенсию.

Только позже пишет работу «Лучше поздно, чем никогда», в которой я бы не сказала, что он защищается или отвечает на нападки критиков и современников, нет. Дальше мы будем говорить о том, что все три романа «варились» у него в голове одновременно. Можно сказать, что так быстренько выскочила «Обыкновенная история». Что же касается «Обломова» и «Обрыва», то замыслы рождались параллельно, как бы перетекая один из другого. И сам Гончаров  писал о том, что «Обломов» мешает ему работать над «Обрывом», потому что он бы уже скорее «Обломова» закончил, скорее бы начал «Обрыв».

Двадцать пять лет творческой деятельности, три больших романа (я не считаю «Фрегат Паллада», а так – четыре), и многие критики сейчас называют Гончарова одним из «гениальнейших лентяев». Он написал всего четыре романа, зато все четыре абсолютно гениальны.

Итак, кто же такой Иван Александрович Гончаров? Иван Александрович Гончаров  родился 6 июня 1812 года в городе Симбирске. Его отец Александр Иванович и мать Авдотья Матвеевна принадлежали к купеческому сословию. Гончаров рано теряет отца, всего в семь лет. В последующей судьбе мальчика, в его духовном развитии важную роль сыграл его крестный отец Николай Николаевич Трегубов, которого Гончаров в своих воспоминаниях очень тепло называет «добрым моряком». Именно он отвечал за воспитание мальчика и за его первоначальное образование.

Очень интересно описал свои воспоминания в очерке «На Родине», если найдете, прочитайте – он короткий, получите большое удовольствие. Он писал о том, что мать была очень благодарная «доброму моряку» за то, что тот взял на себя все интеллектуальные заботы и взвалил на себя все заботы по хозяйству. Два двора, довольно таки не бедных, крупных объединились.

Мать была опытной, строгой, расчетливой, практичной и мудрой хозяйкой. Один из ответов на вопрос: «Откуда все-таки столько тепла к женским образам Гончарова в его романах?» Видимо все-таки из детства, из той теплоты, любви, заботы, хорошего изобилия, которое он потом опишет в детстве Ильи Ильича Обломова. Основные черты личности, которые нам симпатичны, мне кажется, кроются именно там, сегодня можно прочитать это точно так же как читалось когда-то.

Как вспоминал сам Гончаров о своем доме в Симбирске: «Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом целое имение, целая деревня». И, конечно, то, что Гончаров увидел и узнал в этой «деревне», сказалось на его дальнейшем образе жизни и на том, как он это все будет переносить в свои произведения.

Воспитывался Гончаров изначально в пансионе у Николая Николаевича, причем некоторое время он являлся и единственным учеником, что не помешало ему быть очень пытливым и любознательным, очень много читать. Однако в Москву он отправляется учиться в коммерческое училище по настоянию практичной матери. Он сам забавно говорил, что матери достались, в общем-то, все тяготы жизни. А все, что касалось ее интеллектуального наполнения, досталось Николаю Николаевичу. Поэтому все герои у Гончарова очень интеллектуальны, а многие женщины весьма хозяйственны. Но об этом мы обязательно дальше поговорим.

Говоря о том, как рано Гончаров понял свою склонность к писательству, сегодня я приведу вам его высказывания о том, что он думал о творчестве, о том, как нужно писать. Потому что сам он неоднократно, вам повторю, воспринимал все три романа, как работу над одним большим целым произведением. И немногие, но умные, дальновидные люди того времени тоже так же прочитали. Основную же связь в романах начали искать уже в двадцатом веке, и мы будем искать, и после нас будут искать, потому что действительно герои похожи, герои перекликаются.

Вот одно из высказываний Гончарова: «Явление, перенесенное целиком из жизни в произведение искусства, потеряет истинность действительности и не станет художественною правдою. Поставьте рядом два-три факта из жизни, как они случились, выйдет неверно, даже неправоподобно. Отчего же это? Именно оттого, что художник пишет не прямо с природы и с жизни, а создает правдоподобие их. В этом и заключается процесс творчества!»

Надо сказать, что в десять лет Гончарова отправляют в Москву в коммерческое училище, где он проводит почти восемь лет, чрезвычайно для него скучных и неинтересных, потому как никакой тяги к коммерческой деятельности Гончаров не испытывает. И, в конце концов, ему удается убедить мать в том, что он не хочет дальше учиться.

Москве Гончаров проводит большую часть своей жизни, практически девять лет вот в молодости. И, уговорив мать написать прошение, бросает обучение в коммерческом училище и поступает в Московский университет на словестный факультет в августе 1831 года и учится в течение трех лет. Одновременно с Гончаровым в университете обучается Белинский, Герцен, Огарев, Станкевич, Лермонтов, Тургенев, Аксаков и многие другие чрезвычайно талантливые господа, с которыми Гончаров  сближается, общается, спорит.

Чрезвычайно близок он был с Белинским в период написания «Обыкновенной истории». В дальнейшем они разошлись творчески, но дело еще и в том, что Гончаров в конце жизни работает цензором и, мягко говоря, мешает и Белинскому, и Некрасову, и Писареву, вставая на откровенные, консервативные позиции.

Гончаров возвращается в Симбирск, хотя он не хотел этого делать и твердо решил, что не вернется. Но он получает письмо от губернатора и одиннадцать месяцев работает у него секретарем. Этих одиннадцати месяцев ему хватает, чтобы понять – это совсем не его работа. Он возвращается в Петербург без каких либо особых связей, решает сам устроить свою карьеру и поступает в Министерство финансов, в департамент внешней торговли в роли переводчика.

Гончаров один из немногих писателей (не только прошлого периода, но и сегодня), кому досталась большая честь совершить кругосветное путешествие. В 1852 году Гончарова, служившего переводчиком в департаменте внешней торговли, назначают секретарем адмирала Путятина, и отправляется вместе с ним в путешествие.

За два с половиной года Гончаров побывал в Англии, Южной Африке, Индонезии, Японии, Китае, на Филиппинах и на множестве небольших островов  и архипелагов Атлантического, Индийского и Тихого океанов. Затем он высаживается на берегу Охотного моря и через всю Россию проезжает сухопутным путем – колоссальный запас впечатлений.

С первого же дня он пишет «Путевые записки». Они публикуются сначала отдельными фрагментами, их ждут и с большим удовольствием читают. Затем выходит полностью сборник рассказов, который в конечном итоге так и назвали «Романом». Это речь идет, конечно, о «Фрегате Паллада», но мы его с вами рассматривать не будем. Если хотите узнать мысли путешественника,  природу, море, как чувствует себя русский человек в разных местах, почитайте Гончарова, все по-прежнему современно и интересно.

Его яркие впечатления и природные видения позволяли ему давать такие удивительные определения, до которых, удивительно, не додумались многие наши современники. «Писать художественные произведения только умом – все равно, что требовать от солнца, чтобы оно давало лишь свет, но не играло лучами – в воздухе, на деревьях, на водах, не давало бы тех красок, тонов и переливов света, которые сообщают красоту и блеск природе! Разве это реально?»

Вернувшись из кругосветного путешествия, Гончаров поступает на службу цензором, его работа становится связана с литературной деятельностью и ставит его в двоякое положение, благодаря стараниям того же Пушкина, которого Гончаров лично видел, был с ним знаком. Произвел Пушкин на него неизгладимое впечатление, Гончаров считал его для себя абсолютным эталоном в творчестве.

К цензорам отношение было весьма и весьма непривлекательное, и Гончаров вскоре эту работу оставляет. Литературное творчество это, конечно, важно и хорошо, но надо с чего-то жить и в 1862 году он возвращается к работе. Сначала он работает редактором в газете «Северная звезда», органе печати Министерства внутренних дел. Но через некоторое время его назначают советником по делам печати, и он снова возвращается к работе цензора.

Крепко стоит на консервативных позициях, поддерживает государственные устои. Ссорится со многими единомышленниками, потому что, будучи блистательным писателем и блистательным журналистом и человеком, который прекрасно умел говорить и убеждать, он жестко осуждает все то, что начинает проникать в Россию: нигилизм, марксизм, намеки на коммунизм. Все в искаженном виде и мешает работать и «Отечественным запискам» и «Современнику» Некрасова и «Русскому слову» Писарева. В 1867 году Гончаров окончательно уходит в отставку и заканчивает свой знаменитый последний роман «Обрыв», после этого он уже ничего не написал.

«Что же такое, – по мнению Гончарова, – ум в искусстве? Прежде всего, это уменье создать образ.  Следовательно, в художественном произведении один образ умен – и чем он строже, тем он умнее». На самом деле, когда читала эту работу Гончарова, когда перечитывала, то сильно удивлялась, думала: «Ну, надо же, как человек больше 150 лет назад так совершенно просто и спокойно предвосхитил множество дискуссий, которые разгорались между литературоведами потом и в двадцатом веке, да и в наши дни?».

Рекомендую эту работу, настолько там все просто, понятно и не только про свои произведения, но и про отношение к творчеству, к процессу, к тому каким должен быть художник. Массу своих впечатлений, мыслей и, конечно, он растворил в произведениях и особенно в «Обрыве». Не случайно Райский у него на протяжении всего романа сочиняет большое художественное произведение – роман. Об этом мы тоже поговорим.

Как я уже сказала, основной нашей темой для разбора будут три романа Гончарова:  «Обыкновенная история», «Обрыв» и «Обломов». Я несколько переврала последовательность, но сейчас я все объясню. 1844 год – Гончарову тридцать лет. Он задумывает роман «Обыкновенная история». Спустя три года, в 1847 году «Обыкновенная  история» публикуется в журнале «Современник». В 1849 году в марте публикуется «Сон Обломова» в литературном сборнике с иллюстрацией. «Сон Обломова» до сих пор считают одним из самых ярких фрагментов этого знаменитого романа. В 1849 году Гончаров едет в Симбирск, где уже серьезно задумывается над тем, что «Сон Обломова» и все те его впечатления, которые он к этому моменту уже накопил, должны стать романом.

В 1858 году все-таки публикуется «Фрегат Паллада», объемное произведение. Это к тому, чтобы вы представляли себе, кого называют «гениальным лентяем». В 1859 году  роман «Обломов» публикуется в четырех номерах «Отечественных записок». И в 1869 году роман «Обрыв» печатается с января по май в журнале «Вестник Европы», и тем самым творческая карьера Гончарова практически заканчивается. Будет еще знаменитейшая статья «Миллион терзаний», но больших произведений Иван Александрович нам больше не напишет.

Приведу вам высказывание человека, который понял, насколько связаны между собой романы Гончарова. ««Обыкновенная история» – первое произведение Гончарова – громадный росток, только что пробившийся из земли, еще не окрепший, зеленый, но переполненный свежими соками. Потом на могучем отростке один за другим распускаются два великолепных цветка – «Обломов» и «Обрыв». Все три произведения – один эпос, одна жизнь, одно растение».

Порадовался бы Иван Александрович, зная, какую оценку будут давать его произведению. И сам он неоднократно говорил о том, что видит один роман. И дальше мы будем говорить, как он сам интересно сравнивал своих героев: кто кому сын, кто кому родственник, кто на кого похож. Но задавшись идеей авторского сравнения, настолько богаче начинаешь видеть, как они связаны, и кто на кого похож и кто чем отличается по мере того, как взрослеет автор, и еще интереснее становится его мастерство.

Все герои Гончарова дворяне, соответственно, все пишут в эпистолярном жанре; переписка, обильное чтение –  все это составляло одну из частей работы просвещенных людей той эпохи. Иногда даже в детстве зависть возникала: всегда на чтение, на ведение дневника, на свои записки нужно было с трудом находить время. А вот они счастливые, у них этому специально была посвящена основная часть жизни. Они на работу не ходили с десяти до шести, них были и свои привилегии, были и свои проблемы, но все они были людьми.

И хочу еще привести вам высказывание, которое мне очень нравится и касается характеристики самого Гончарова.

«Подобно фламандцам, господин Гончаров национален, неотступен в раз принятой задаче и поэтичен в малейших подробностях сознания». Вот так охарактеризовал автора «Обломова» Дружинин, который был его современником и соратником. И действительно, подобно фламандцам Гончаров твердо держится за окружающую его действительность, твердо веруя, что нет в мире предмета, который не мог бы быть возведен в поэтическое представление силой труда и дарования.

Подобно ему Гончаров не путается в системах и не рвется в области. ему чуждые. Вот откуда и возникают те претензии к образам, которые он до конца сам не понял, не принял и, естественно, не смог описать. Ему было проще сделать выпуклого Адуева, выпуклова Обломова, хотя как раз он сам говорил, что он над этим особенно не заморачивался.

Дальше будем говорить о сюжете, о композиции. Никаких особенных трюков, никаких страстей, никаких необычайных драматических ситуаций, перепетий, переворотов с его героями не происходит. Они живут в обычной жизни, в обычных условиях, но отчего-то та их жизнь, которая происходила больше ста пятидесяти лет назад, нам удивительно близка и понятна.

«При этом, как это случалось почти со всеми писателями, стараются меня самого подводить под того или под другого героя, отыскивая меня то там, то сям или угадывая те или другие личности в героях и героинях. Чаще всего меня видят  в Обломове, любезно упрекая за мою авторскую лень и говоря, что я это лицо писал с себя. Иногда  же, напротив,  затруднялись, куда меня девать в котором-нибудь романе, например, в дядю или племянника в «Обыкновенной истории»», говорит Гончаров. Человек, который родился в Симбирске и учился в Москве, вернулся в Симбирск и работал в Петербурге, сделал карьеру своими руками, совершил кругосветное путешествие, не особенно подходит ни под одного из героев. Мы говорим о том, какой  это был удивительный, яркий, интересный человек. Гончаров прожил очень большую жизнь.

В 1884 году, еще при жизни Гончарова, выходит его собрание сочинений в восьми томах. В 1891 году Иван Александрович умирает. Остался он, как сказать, с точки зрения семьи, одиноким, у него не осталось никого из наследников: он никогда не был женат, и все его литературное наследие досталось старому слуге. Тем более что сам Гончаров никак не предполагал своим романам какой-то большой, далекой жизни. В своей работе «Лучше поздно, чем никогда», он дает очень строгую оценку себе.

Уж не знаю, был ли похож его слуга на всеми нами любимого Захара из «Обломова» (наиболее яркий служебный персонаж, созданный господином Гончаровым). Но так или иначе, будучи блестящим знатоком отношений между и мужчиной и женщиной, о чем мы позже поговорим, и в дружбе, и в любви, по большому счету он остался одинок, что, наверное, позволило ему так мощно выразить все свои способности, все свои наблюдения в тех романах, которые он нам оставил.

Впереди нас ждет «Обыкновенная история», «Обрыв» и «Обломов». Мы будем говорить по конкретным темам, не выделяя каждое произведение отдельно. А я как раз попробую вам показать, чем же они похожи и почему сам Гончаров считал их как один роман и почему действительно имеет право на жизнь такое его мнение, и мне кажется, что действительно так оно и есть.

А на сегодня наша с вами беседа закончена. Всего доброго, до свидания.

 

‘Обломовцы’ среди литературных героев XIX века
Статья по одноименной авторской программе Ирины Шухаевой из цикла “Современное прочтение романов Ивана Гончарова”

Здравствуйте, уважаемые зрители, с вами Ирина Шухаева. Мы продолжаем говорить о творчестве Ивана Александровича Гончарова, замечательного русском писателя, который жил и работал в середине девятнадцатого века. Родился он в 1812 году (в один год с Герценом), в знаковый год – год Отечественной войны 1812 года, а умер в 1884 году. На середину девятнадцатого века пришелся основной расцвет его творчества. Человек, которого и сегодня иногда называют «гениальным лентяем», создавшим всего четыре романа и все четыре гениальные.

Мы разобрали «Обрыв», «Обыкновенную историю», «Обломова». Оставили, так сказать, за кадром нашей программы роман «Фрегат Паллада», как такое более своеобразное произведение, где очень много набросков, размышлений, психологических очерков. Напоминаю вам, что Гончаров один из немногих, если не единственный, русский писатель, особенно того периода, совершивший кругосветное путешествие, и безусловно обладавший феноменальным багажом знаний.

Я хочу сегодня с вами поговорить о месте Гончарова среди современников, писателей, прозаиков, поэтов. Мы поговорим о том, что после 1812 года в стране был необыкновенный подъем среди дворянской интеллигенции, среди просвещенных людей. Была вера в народ, было определенное чувство объединения, начиналась эпоха Просвещения. Но затем последовало, как вы помните, восстание декабристов в 1825 году и годы жесточайшей реакции Николая, который утром 14 декабря сказал, что если «Буду императором хоть на час, то докажу, что был того достоин». Он это действительно доказал. И, тем не менее, несмотря на жесточайшую реакцию, на строжайшую цензуру, этот период времени подарил нам творчество блестящих авторов, которые сформировали русскую литературу как в проявлении романтизма, так и в формировании и создании таких образцов реалистической прозы, таких романов, над которыми мы и сегодня думаем, размышляем, ищем черты сходства с героями в сегодняшней жизни. Пытаемся иногда оправдать себя, что у них тогда были совсем другие условия жизни, была совсем другая страна, но страна-то была та же. Условия жизни внешне во многом выглядели иначе, но внутренние проблемы человека, проблемы его внутреннего мира остались прежними. И как бы сейчас не развивалась современная литература, какие бы не появлялись необычные интересные персонажи, без отношений между ними нам все равно это будет неинтересно.

Проблемы отношений между людьми, их отношение к жизни, поиск своего пути, достижение своей цели, любовь, дружба, сейчас мы говорим работа – раньше говорили служба, разочарование, увлечение, так сказать, давление книг над тем, что происходит в жизни, многим сегодня заменили сериалы и компьютерные игры. Но, собственно говоря, незащищенность человека, трудность выбора своего пути, соотношение с другими, с другими – которые были раньше, с другими – которые окружают тебя сегодня, они все остаются постоянными. И сколько будут существововать люди, они будут решать эти же проблемы.

Но и, наверное, не случайно Обломов вышел на первый план в трилогии Гончарова, и по-прежнему сегодня к нему обращаются чаще, чем к другим персонажам. И надо сказать, что во времена, когда Обломов только вышел, в 1859 году это произошло, роман печатался по частям, что, однако, не охладило к нему интереса читателей.

Сегодня мы поговорим о том, каковы же эти «обломовцы» среди литературных героев девятнадцатого века, с самого начала формирования и до невиданного расцвета русской классической литературы. Почему Обломов и кто вообще был рядом с ним в этот период времени, я вам сейчас напомню.

Мы начнем с авторов. В центре у нас Иван Александрович Гончаров, я надеюсь, что теперь вы его уже получше запомнили. Николай Васильевич Гоголь, годы жизни его 1809 – 1852. Михаил Юрьевич Лермонтов, 1814 – 1841, как вы знаете, убит на дуэли. Александр Сергеевич Пушкин, 1799 – 1837, убит на дуэли. Иван Сергеевич Тургенев, наиболее близкий по судьбе к самому Гончарову, их творчество в параллели сравнивают постоянно. И Александр Сергеевич Грибоедов, автор единственного, но величайшего произведения «Горе от ума», 1795 – 1829 год, также как Пушкин и Лермонтов, как вы помните, трагически погибший.

Их творчество постоянно сравнивают. Сюда же еще относят и героев Чернышевского и героев Герцена, который начинал работать, как вы помните, под псевдонимом «Искандер». Но я считаю их немного художественно более, что ли, слабоватыми, чем те авторы, о героях которых мы с вами поговорим. Мы не затронем Гоголя. Гончарова, когда вы будете читать о нем критику, больше других авторов, следующих за Гоголем, сравнивали с Гоголем именно по мастерству описания действительности, по колориту подробностей, по тому, как он умел воссоздать картину русской жизни даже в каких-то простых бытовых явлениях. Его называли непосредственным продолжателем гоголевской школы.

Вот что сам говорил Гончаров о соотношении своих работ с работами современников: «Мне могут заметить, что задолго перед этим намеки на подобные же отношения между лицами, как у меня в «Обломове» и «Обрыве», частию в «Обыкновенной истории», есть у нашего великого поэта Пушкина, например в Татьяне и Онегине, Ольге и Ленском и т.д. На это я отвечу, прежде всего, что от Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь. Школа пушкино-гоголевская продолжается доселе, и все мы, беллетристы, только разрабатываем завещанный ими материал. Даже Лермонтов, фигура колоссальная, весь, как старший сын в отца, вылился в Пушкина».

Это снова та самая работа «Лучше поздно, чем никогда», где Гончаров много и правильно оценивает и свое творчество, и место своих героев. Но в 1859 году вышел роман «Обломов» и в этом же году Николай Добролюбов написал статью «Что такое обломовщина». Я считаю, что это одна из лучших работ, где верно разбирается роман Гончарова, ведь именно Добролюбов говорит о целой семье обломовцев.

Причем, как вы уже вспомнили и мы еще с вами поговорим, и Онегин, и Печорин, и Чацкий – они все, так сказать,  старше Обломова: они были написаны раньше. Но, тем не менее, почему-то именно Гончарову удалось пропечатать его до конца в набросках, в общих чертах характера. Они все похожи, но, в конце концов, именно обломовский тип русской жизни зафиксировали за Ильей Ильичем. Именно его наиболее полный портрет получился у Гончарова.

Возвращаясь к тому, о чем писал Гончаров, надо сказать, что пушкинский идеал и жизни, и творчества, и его мысли для Гончарова всегда был на первом месте. И он сам это не скрывал, он  считал, что он у него учится, и будет учиться всю жизнь, и будут учиться последующие поколения. Уже сколько времени прошло, как пытались обойти Пушкина, и, казалось бы, сколько можно говорить, что «Пушкин – наше все»? Можно и не говорить, он все равно остается действительно величайшим источником, светом для всех творческих и читающих людей.

Гончаров говорил, что «В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках. Как в Аристотеле крылись семена, зародыши и намеки почти на все последовавшие ветви знаний и науки». Вот это абсолютно верное замечание.

Гончаров отмечает, что «Черты пушкинской, лермонтовской и гоголевской творческой силы доселе входят в нашу плоть и кровь, как плоть и кровь предков переходит к потомкам».

Гончаров безупречно точен не только в портретах, деталях быта и интерьера, диалогах, характерах, драматических ситуациях, перипетиях, тончайших психологических аспектах, характеров своих героев, он, безусловно, точен и в своих литературоведческих и критических заметках.

Я вам напоминаю, что мы будем сравнивать семью обломовцев. Обломовцы – это, безусловно, Печорин (роман Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени» вышел в 1840 году) и Евгений Онегин, окончательно вышедший в свет в 1833 году. В 1829 году окончательная редакция, оставленная Булгарину Грибоедовым, после гибели его в Тегеране, становится уже, так сказать, окончательным достоянием той светской жизни.

Над «Рудиным» с 1855-го, в течение нескольких лет, работает Тургенев, причем очень похожа и манера работ этих писателей. Сначала Тургенев называет роман «Гениальной натурой».

«А под гениальностью Тургенев понимал способность убеждать и просвещать людей, имел в виду разносторонний ум и широкую образованность, а под натурой он считал твердость воли, острое чутье к потребностям общественной жизни».

Но по ходу работы, также как Гончаров передумал называть «Обрыв» «Художником», Тургенев передумал называть «Рудина» «Гениальной натурой». Потому что натура вышла слабая что там, что там, чем они невероятно похожи. Неотразим и силен, как вы помните, Рудин был только в своих философских речах о смысле жизни. И считал, что без стремления отыскать общее начало частных явлений в жизни нельзя, нельзя без веры, просвещения; а наука – смысл жизни. Говорит он обо всем ярко и поэтично. Но не выдерживает никаких испытаний жизнью, точно так же, как и все герои Гончарова.

Мы знаем, что ни в чем не состоялся Онегин кроме хандры, разочарования и критики всего окружающего. Точно так же ни в чем не был успешен Печорин. Мы еще наблюдали несколько историй о дружбе, о любви и такой полуприключенческой «Тамани». Совершенно точно так же никчемным оказался Рудин.

Если продолжать и переходить к героям Гончарова, то мы увидим, что все они пострадали, так же как и Онегин, так же как и Ленский; они все пострадали от излишнего чтения, которое нельзя было применить к практической жизни. Они пострадали от того, что не могли найти себя в жизни, им не к чему было себя применить.

Не служили только Онегин и Печорин, все остальные герои служить пытались, но побросали. Рудин поругался с начальником гимназии. Илья Ильич нами, так сказать, чаще всего приводимый в примеры, не мог понять, почему с начальником все говорят каким-то чужим голосом. И когда, если вы помните, он перепутал письма и вместо Астрахани отправил в Архангельск, ему предстояло таким чужим голосом объясняться с начальством. Он тоже этого благополучно избежал и решил уйти в отставку. Да им всем образ жизни позволял не служить, а жить за счет «Захаров».

В следующей программе мы будем говорить о влиянии образа Обломова на нашу сегодняшнюю жизнь. В интернете мне приходилось встречать сатирические короткие пересказы, в которых говорится, что вот, мол, Обломов, у него был диван, у него был халат и у него был Захар, который позволял  ему в этом халате лежать на этом самом диване совершенно безбедно. И дальше следует довольно таки современная инструкция о том, как попробовать ближних сделать «Захаром», чтобы удовлетворить вот эту заложенную в русском человеке потребность лежать на диване.

Итак, что говорит Добролюбов, обращая внимание на то, что Обломов был не один, их была целая семья. «Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле, – раскройте, например, «Онегина», «Героя нашего времени», «Кто виноват?», «Рудина» – в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова». Это та самая мечтательность, та самая способность строить планы, прожектерство безудержное, патологическое нежелание что-либо делать, неведение о том, из чего состоит крестьянский или какой-либо другой труд и как им пользоваться. Любое действие говорит: «Ну как же это вдруг, подожди, дай подумать. Дай мне собраться с мыслями. Дай мне, в конце концов, возможность лечь на диван и ничего не делать».

Определенное бездействие, которое граничит с трусостью. Настолько страшно поменять что-либо в жизни, что лучше не делать ничего, в том числе и в любви лучше не делать ничего. И получается, что будучи похожими, где-то способными ценить прекрасное, все герои перечисленных произведений изображаются и в городе и в деревне, мы видим их определенные столкновения. Все они пытались писать, так или иначе.

Пытался много читать, но потом бросил и Онегин. Потом он пробовал писать –  Пушкин один из первых стал на защиту писательского тяжелого труда – но вдруг оказалось, что сей тяжелые труд, в общем-то, не для него и как мы помним, ничего из-под его пера не вышло.

Все они были светскими ловеласами, любителями легких побед и, тем не менее, испытание серьезным чувством не выдержал никто. Ни Онегин, ни Печорин, ни Рудин, ни Райский, ни Адуев в любви счастливы не были, все они проходят определенную череду разочарований.

Великолепная галерея женских образов, про которую мы с вами уже говорили. Но поскольку никакого испытания делом ни один из этих героев у всех этих писателей не проходит и ничем не занимается, только лишь разговорами да пробами писать, и единственное жизненное испытание, которое им всем достается – это любовь.

Что совершенно справедливо отмечает еще в 1859 году Добролюбов. «В отношении к женщинам все обломовцы ведут себя одинаково постыдным образом. Они вовсе не умеют любить и не знают, чего искать в любви, точно так же, как и вообще в жизни. Они не прочь пококетничать с женщиной, пока видят в ней куклу, двигающуюся на пружинках; не прочь они и поработить себе женскую душу… как же! Этим бывает очень довольна их барственная натура! Но только чуть дело дойдет до чего-нибудь серьезного, чуть они начнут подозревать, что пред ним действительно не игрушка, а женщина, которая может и от них потребовать уважения к своим правам, – они немедленно обращаются в постыднейшее бегство».

И мы видим ярчайший пример – Онегин с Татьяной. Дальше идет Печорин, помните, да? Так сказать, насытившись любовью дикой девушки Беллы, ему это все надоедает. Он начинает просто интереса ради изводить княжну Мери. И мы действительно видим, что она оказывается гораздо выше его. Рудин, объясняется с Натальей и узнает, что маменька категорически отказывается выдать дочь свою за человека неизвестного, безродного и бедного, по ее понятиям крайне недостойного. Наталью не надо было уговаривать, в отличие от гончаровской Веры, она готова была бы пойти за любимым. Но тот сказал: «Ну, ты что, давай смиримся, нет, да ну, зачем нам это надо?»

Очень похожее происходит с Адуевым, когда он переживает разочарование в Наденьке, потому что она выбрала по-мужски более интересного графа. Затем он увлекается вдовой Тафаевой, которая как бы отвечает на его чувства, но ему тут же становится скучно, все, да. И вот тут идет полное развенчание, и дальше женится он уже исключительно из каких-то соображений выгоды.

Умирает Наталья. Но если бы она не умирала, Райский бы ее бросил – это нам понятно. Вот он цепляется к кузине Софье Беловодовой, ее холодность его заводит.

Но мы понимаем, что это не любовь – это от скуки. Наблюдает за Верой. Вот у Веры действительно сильное чувство. Но объект чувства – Марк, в общем, действительно вызывает скорее грустные выводы.

Возвращаясь к такой планке, сам Гончаров говорит, что надо сказать, что у нас в литературе, да и везде, главные два образа женщин являются параллельно и постоянно, как две противоположности: характер положительный – пушкинская Ольга и идеальный – его же Татьяна.

Можно продолжать спорить: действительно, положение женщины сильно изменилось. Если в романах писателей девятнадцатого века женщины могли бороться против семьи, обломовцев, только силой духа, интеллекта и, так сказать, на фоне развития исключительно любовных или дружеских отношений, то современность предоставляет женщине гораздо больше права. Уже все работают, все в бизнесе, все чего-то добиваются, женщины пишут, женщины снимают фильмы.

То есть полное равенство случилось. Если мы будем говорить о том, что сегодня у кого-то из героев получается по-другому относиться к женщинам, или не от этих перечисленных нехороших черт в семье обломовцев страдает женщина – да ничего подобного, просто насколько психологично и точно это сделали наши великие писатели.

И еще одна черта кроме бездействия, безделья, склонности к критике, это сильная образованность, которую некуда применить и определенные трусости в любви, им присуща черта, которая сегодня, к сожалению, очень часто встречается. Это так называемая способность, даже потребность к некоторому самоуничижению. Это происходит у героев наших романов, о которых мы говорим, как правило, в сценах объяснениях с женщинами, как бы унижает себя Онегин, то же самое делает Печорин, и то же самое делает Обломов с Ольгой. И делают они это все примерно одинаково.

«Все обломовцы любят уничижать себя; но это они делают с той целью, чтоб иметь удовольствие быть опровергнутыми и услышать себе похвалу от тех, пред кем они себя ругают. Они довольны своим самоунижением, и все похожи на Рудина, о котором Пигасов выражается: «Начнет себя бранить, с грязью себя смешает, – ну, думаешь, теперь на свет божий глядеть не станет. Какое! Повеселеет даже, словно горькой водкой себя попотчевал! Так и Онегин после ругательств на себя рисуется пред Татьяной своим великодушием. Так и Обломов, написавши к Ольге пасквиль на самого себя, чувствовал, «что ему уж не тяжело, что он почти счастлив…»

И поэтому, конечно, говоря о той семье обломовцев и действительно фиксируя, насколько они похожи; выделяя как похожи в своем крахе линии романтических отношений, отношений к жизни, мы говорим о том, что сегодня антураж изменился, и современные мажоры выглядят иначе и современные влюбленные пары выглядят иначе.

Но, к сожалению, черты семьи обломовцев, наиболее ярко проявившееся в образе Ильи Ильича (который не только лежал на диване – только этим он был бы никому неинтересен), остались актуальными и похожими сегодня, написаны мастерски, выстроены безупречно. Читается на одном дыхании, несмотря на то, что там нет никаких наворотов, сюжетных известных драматургических «завлекалок». Все ровно, все спокойно и, тем не менее, черты остались настолько сильны, что современники поставили Обломова во главу, так сказать, от семьи, или галереи «лишних людей», как их еще называли. Подумайте об этом, и если Обломов прошел мимо вас, то это, наверное, самый важный роман Гончарова, который все-таки лучше прочитать.

На этом наша с вами сегодняшняя программа закончена. Всего доброго, до свидания.

Тема сегодняшней беседы –  фельетоны Николая Некрасова.

Начиная зарабатывать на жизнь литературным трудом, Николай Некрасов написал очень много фельетонов. И его авторство в этих работах было доказано гораздо позднее советскими литературоведами, исследователями его творчества, в основном Корнеем Ивановичем Чуковским, да и многими другими. С большим трудом все-таки удавалось им выцепить в архивах эти произведения и доказать, что это тоже дело рук Николая Алексеевича Некрасова. Фельетоны Николай Некрасов писал не только в молодости, последний фельетон датируется 1862 годом, то есть почти 20 лет.

Обращался он к этому жанру, развивая своих персонажей, пользуясь ими снова, чтобы избежать цензуры или сделать что-то негласно. Потому что, выбрав фамилию Пружинин и публикуя «Записки петербургского жителя» Николай Некрасов имел возможность высказать свое мнение. Опять же, во-первых, не сильно привлекая внимания цензуры, потому что фельетон – это газетный жанр, заполняющий пространство –  так тогда к этому относились. Это были не сильно сатирические произведения, потому как сатира беспощадна и направлена против чего-то. А фельетон с улыбкой слегка указывает на недостатки.

Сейчас я вам просто прочитаю несколько названий фельетонов Николая Некрасова, чтобы вы себе представили, насколько они были разными. «Хроника петербургского жителя», «Крапива», «Петербургские дачи и окрестности», «Черты из характеристики петербургского народонаселения», «Нечто о дупелях, о докторе Пуфе и о псовой охоте», «О лекциях доктора Пуфа вообще и об артишоках в особенности», «Журнальные отметки», «Выдержка из записок старого театрала», «Отчеты по поводу нового года», «Записки Пружинина», «Достопримечательные письма», «Пушкин и ящерицы», «Пощечина», «Современные заметки», «Развязка диспута 19 марта», «Причины долгого молчания свистка», «Что поделывает наша внутренняя гласность?», «Вместо предисловия», «О шрифтах вообще и о мелком в особенности» и «Гимн времени». Вот такие разные по своим названиям, по темам и по содержанию фельетоны в течение всей своей жизни писал Николай Некрасов. Почти все они были опубликованы, но вот его авторство было доказано исследователями лишь в прошлом веке.

Что же такое фельетон? Сначала несколько слов о том, как сам Некрасов в стихах говорил о фельетоне.

«Я фельетонная букашка,

Ищу посильного труда.

Я, как ходячая бумажка,

Поистрепался, господа,

Но лишь давайте мне сюжеты,

Увидите – хорош мой слог».

Здесь можно провести некую аллюзию к Марку Твену, который говорил: «Вообще-то чужого жука хаять большого ума не нужно, гораздо труднее своего завести». И Некрасов несколько раз говорит о том, что такое направление легкой критики с выпячиванием личности того, кто критикует, как раз очень удобно для фельетонистов, удобно тем, что нет требований высокой литературы. То есть к этому жанру никаких высоких требований не предъявлялось, он был такой проходной, газетный, к тому же в России он только зарождался.

Фельетон происходит от французского слова и родина его Франция. Это сатирический жанр художественно-публицистической литературы, высмеивающий порочные явления в общественной жизни. Термин «фельетон» возник в начале XIX века. В 1820 году, если быть точнее, появляется первое упоминание о фельетоне и начинается увлечение русскими фельетонами, когда журналов становится много.

Фельетоны совмещали линии критического реализма и линии чисто мещанской литературы. И при этом все фельетонисты «не целились на особ», давали критику «в улыбательном духе», мешали поучение с увеселениями, а «угрюмость строгих правил старались смягчать какими-нибудь приятностями или закрывать прелестными цветами».

Если нам с вами кажется, что кулинарные рецепты, народная терапия, фито-терапия и лечение травами расцветает в наши дни, то мы с вами глубоко заблуждаемся. Все то же самое прекрасно себя чувствовало на страницах газет и журналов того периода времени, когда жил и работал Николай Некрасов.

Тогда даже были модными такие очерки, которые назывались «Физиология Петербурга», «Петербургские углы».Наблюдательные черты характеров жителей Петербурга – вот о чем писал Некрасов.

О том, как живет народ в Петербурге у Николая Некрасова, я вам зачитаю.

«Он разделил петербургских жителей на пять отличительных разрядов. К первому он относит так называемый «высший круг» или «большой свет»; ко второму многочисленный разряд людей среднего и даже ограниченного состояния, служащих или неслужащих, ученых, художников, некоторых иностранцев и образованных русских купцов, словом, то, что называют «публикой». Третий – это третье сословие, городская буржуазия, люди различного состояния, смешивающихся гораздо большими понятиями, образом жизни, занятий и узами родства и дружбы, нежели нравами. Четвертый – некоторым образом единственно Петербургу принадлежащий разряд, есть разряд иностранцев всякого состояния».

Очень много пишет Николай Некрасов об иностранцах и, как он говорит, заселявших Петербург жителей со всех губерний России. Практически сегодняшняя картина. «К пятому разряду относится смесь людей всякого звания: все то, что называется народом или чернью».

Интересно говорит он о том, что невероятное количество иностранцев приезжает в Россию, живет, работает и дружит со своими же иностранцами. Русские относятся к ним снисходительно, как к сиротами, иностранцы – как к своим. И почему-то в Петербурге у иностранцев дела идут гораздо лучше, чем у самих русских. И, вообще, какая-то дискредитация русского дворянства и русского купечества сильно беспокоила Николая Некрасова в середине девятнадцатого века.

Говорил Некрасов и о том, что сами купцы как-то снижают то, что они русские и стараются породнится с какими-то другими родами. «Едва ли не первое место в массе петербургского народонаселения по количеству занимают «чиновники»… Но где взять кисть и краски, чтобы изобразить характеристику петербургского чиновника с подобающею отчетливостью? Некоторые из петербургских нравоописателей пытались обрисовать этот тип, но попытки их слабы и бледны, даже совсем неверно. Разве только Гоголь мог бы уловить общую физиономию петербургского «чиновничествующего класса».

Николай Некрасов рассказывает о том, что кто-то из иностранцев заметил, что в Петербурге народа много, но народа при этом нет. На первый взгляд это замечание покажется не более как шуткою, но при внимательном соображении в нем открывается верная мысль. И дальше он очень долго рассуждает о том, что из провинции валом едут в Петербург, чтобы найти счастье и работу, и таким же валом из него выкатываются.

«Простой русский народ и в Петербурге и во всей России, как известно, чрезвычайно работящ, отличается бесстрашием при производстве самых опасных работ, любит есть огурцы, лук, морковь, репу, хлеб с квасом и солью и чрезвычайно неразборчив в выборе своего помещения…». Когда показывают, какими общинами живут люди, пытающиеся заработать в наших столицах, тогда можно смело подобрать несколько эпиграфов из Николая Некрасова.

Говорит он также и о Петербургских ростовщиках, о писателях; «Сочинитель» в Петербурге также лицо типическое, которому доныне не явилось достойного описателя. «Мы когда-нибудь, – говорит Некрасов, – примем этот труд на себя. Не менее занимателен «петербургский книгопродавец», – лицо до того «петербургское», что не живший в Петербурге не мог бы составить себе о нем ни малейшего понятия». И кроме всего этого он говорит, что очень много в Петербурге людей, которые еще им не описаны. Но вот взаимоотношения между ремесленниками, ростовщиками, простыми людьми, разночинцами, отношения русского купечества проецируется на сегодняшний день безупречно.

Один из наиболее известных фельетонов Николая Некрасова, который долго печатался – «Хроника петербургского жителя». «Скажите, пожалуйста, скоро ли человек будет умнее? Вот наступит первый день великого, торжественнейшего праздника. Сидеть бы дома, провесть его в кругу семейном, в приличных разговорах, – так нет! Поезжай с поздравлениями!»

В «Хронике петербургского жителя» завязка простая. Некто подбирает письмо на улице и письмо это настолько интересное, что его начинают публиковать. Автор записок начал, вести записи во времена поста, потому что поститься ему было трудно, и он решил делиться с бумагой своими наблюдениями. Вот он описывает, как ему нечего делать, куда он ходит, как он на самом деле привык есть; бранится постоянно с женой: то он с ней разговаривает, то не разговаривает, а жена очень любит лук. Он пытается быть модным, находит всякие кулинарные блюда (так он любя проходится по господину Одоевскому, который очень увлекался наставительной и развлекательной кулинарией). Жена все время портит ему жизнь, постоянно во все блюда добавляя лук, мотивируя это тем, что если не указано, что лук добавлять нельзя, то значит можно. Соответственно, в тартарары летят все рецепты, и ему не удается прогнуться, как следует перед начальством, а он долго к этому стремился и готовился. То есть это абсолютно средне-статистические размышления.

Но, конечно, мы говорили о том, что в театре было засилье всего псевдорусского. Вот что пишет герой «Хроник петербургского жителя» о театре. «В театр наведывался. Дают «Русский моряк», «Русская боярыня», «Дочь русского актера», ну и прочее – русское… Я люблю, когда русские сочинения дают и все русское хвалят: ведь я сам русский! Зато уж терпеть не могу, где щелкопер какой-нибудь вдруг выведет, этак, плута какого-нибудь, взяточника… и ну смеяться… ну им всякому в глаза тыкать… Оно, конечно, бывает… где человек без греха!.. Да зачем же напоказ его выводить?»

Так же там изложено отношение к литературе, потому как начав писать, петербургский житель начинает с большим интересом читать, что пишут другие. Самое интересное то, как он начинает собирать о себе мнения и дважды чуть не вступает в драку, так как его неправильно поняли. «И вовсе никакой сочинитель не дурак, раз в газете за это деньги платят». Процесс его все больше увлекает. Вот он говорит: «Эх, кабы было свободное время! Написал бы целый роман и назвал бы «Под парусиной» – то-то бы вздору нагородил! Ремесло сочинителя начинает мне с каждым днем больше нравиться: можно врать, что угодно…»

Дальше продолжается то же самое: оценка журнальной жизни, всевозможных отношений на службе, знаменитый выезд на петербургские дачи. И, конечно, разборки вокруг кулинарных изысков очень часто в фельетонах Николая Некрасова достаются устрицам. Потому что никак не могли люди в то время решить, есть устрицы или не есть, и как, вообще, к ним нужно относиться. Поэтому первый раз его герой пошел есть устрицы, но решил не есть, и в итоге он весь званый ужин честно описывает, как они летели у него под стол. И другие тоже еще не решили, как относиться к устрицам.

Несколько стихотворений включены в фельетоны, все по поводу того, что на самом деле все-таки они гадкие и липкие, но те, которые их не едят, но ругают – тоже гадкие. Такие вот забавные вещи. Сложные отношения к устрицам в нашей литературе начались очень давно, можно сказать, как раз с Николая Некрасова.

Следующим большим пунктом работы фельетониста будут «Петербургские дачи». Это быт на дачах, гдеописывается, как все к этому привыкли, как не привыкли. Один из героев фельетона пишет другому письмо, что «Ну, совершенно невозможно жить на даче, вообще это самое ужасное место, которое только можно было себе придумать. Нет ничего хуже, это даже стыдно при той степени образованности, на которой находится человечество в девятнадцатом веке жить на даче. Если бы согласно было со здравым рассудком жить на дачах, то есть в мерзких лачужках, холодных и неуклюжих, в удалении от всех удобств жизни, то для чего бы люди стали строить города? Я тогда только и чувствую себя просвещенным человеком, а не дикарем, когда живу в городе. Ведь журчащие ручейки, тенистые рощи, пустые пространства, называемые лугами и вся дрянь, которой ты восхищаешься, были еще, между прочим, и при царе Горохе…Ты просил меня, чтобы я беседами о природе разогнал твою тоску. Да как же я буду ее разгонять? Сам знаешь, погода стоит скверная, – холодно, почти каждый день идет дождь, о чем тут беседовать? Что тут утешительного? Вот иное дело, если бы мы жили в Павловске или в Царском. А здесь что? Скука да слякоть! Никакого решительно развлечения ни для сердца, ни для ума. Только страдаешь, как собака…»

В одном из фрагментов Николай Некрасов описывает как 15 мая должны были пустить омнибус специальный, и как всем было бы выгодно на нем ездить. Вся мотивация этой езды приведена, все расчеты приведены, все посчитано: как люди волнуются, как ждут – вот несколько страниц. Как теперь удобно будет жить на даче! Между делом он описывает, что на дачах люди сохраняют те же привычки, что и в городе. Это он знает по себе, потому что снял дачу в том же доме, что и господин, у которого он все время деньги одалживает, чтобы не отъезжать далеко от своих привычек.

Много, конечно, достается литературной жизни в фельетонах Николая Некрасова. Очень интересные его заметки о шрифтах, о разносчиках, о том, что теперь, оказывается, могут даже номер вовремя не доставить, если издатели между собой не договорились где дать курсив, где курсив должен быть выделен, где какой шрифт. И за всем этим люди благополучно забывают о содержании. Такие вот картины жизни в своих заметках он показывает –  и все литературные новости, и все театральные.

Фельетон тогда был этаким проводниковый жанром. То, что литературоведы и исследователи творчества не отнесли ни четко к критическим статьям, ни к публицистике, ни к письмам. Издано все это было таким завуалированным образом, что отнеслось к жанру фельетона.

Отдельный фельетон называется «Крапива» и рассказывает о трансцендентальных наклонностях желудка и разных ухищрениях, которые используют некоторые хозяйки. То есть снова все обращается к доктору Пуфу и к тому, что сейчас многие покупают журналы в основном для того чтобы прочитать кулинарные рецепты. У Некрасова, кстати, есть «Ода крапиве», есть «Ода картофелю»; есть «Ода устрицам», которая написана в противовес «Оде на картофель» и «На крапиву».

Такое вот и высмеивание, но надо сказать, что общество это волновало точно так же сильно, как волнует сегодня и нас. Те, кто живут на дачах, ведут разный образ жизни. Один из героев «…Видел… жизнь как она есть… очень часто говаривал, в раздумье, указывая на бильярд: «Вот, господа, жизнь как она есть!..» Изучал в трактирах и ресторациях, на бильярде жизнь как она есть…»

Эти постоянно используемые Некрасовым обороты, которыми говорят его персонажи, показывают, так или иначе, градус в обществе. И, конечно, показывая «Хроники петербургского жителя» или «Физиологию», или очерки, лишний раз пробует высказать свою собственную точку зрения. Опять-таки прикрываясь тем, что это не он, а какой-то неизвестный петербургский житель. И, вообще, началось все с артишоков, а уж потом и о русской литературе можно поговорить.

У Некрасова есть большой фельетон «Новый год», где он разбирает русскую литературно-театральную жизнь, и его можно просто считать хорошим сборником театральных статей.

Много говорит Николай Некрасов, конечно, о нравах общества, о привычках; рассказывает, кто с кем дружит, кто куда поехал, кто к чему привык. В «Хрониках петербургского жителя» и процесс снятия дачи присутствует, и все остальное. И когда он говорит, что тайные привычки нас все-таки влекут туда, на дачу. Тем не менее, привычка – вторая натура и, несмотря на то, что там есть и удобства, и неудобства, но раз так принято, значит, мы так и живем.

Когда он описывает прогулки по Питеру, то дает потрясающую панораму и Невского проспекта, и заведений, которые там были, и газеты, которые в руках у людей. Некрасова волновало решительно все, он не облекал свои фельетоны ни в какую сюжетную строгую канву, ни направлял их конкретно против чего-то. Это такая хорошая картина русских дневниковых сатирических записок, созданных специально: как он мечтает о литературной славе, как он зря поругался вчера с женой –  она могла бы прочитать его новую заметку.

Все это дает картину полную того, что происходило в Петербурге, в его окрестностях, на дачах, показывая блистательную осведомленность автора. Потому что, как говорили потом литературоведы: «Не всегда легко было найти и доказать его авторство».

Если Некрасов увлекался определенным созданным характером, то он настолько верно ему следовал, что разбираясь в этой войне с устрицами или в долговых перипетиях, которые он описывал, или в портретах петербургских ростовщиков, он настолько следовал тому образу, который выбрал, что было очень трудно потом доказать его авторство.

Но напомню вам, что фельетоны Николай Некрасов писал почти 20 лет. То есть все время возвращался к этому жанру. Проходился по всем конкурирующим журналам, а тогда была хорошая конкуренция, и все это выглядело довольно таки безобидно. Берет обыватель, читает и пишет письмо один другому. Все это обязательно чередуется кулинарией.

Если сравнивать с сегодняшним днем, не хватает только магии и астрологии, а так абсолютно все, что происходит в сегодня журналах, происходило и тогда. У кого-то это получалось чуть лучше, у кого-то чуть хуже.

В следующей программе мы поговорим, что многие повести и романы в соавторстве с Авдотьей Панаевой Николай Некрасов писал для того, чтобы занять страницы «Современника» и дать возможность авторам дописать те произведения, которые являются ожидаемыми.

Кроме фельетонов писал Николай Некрасов еще и фарсы. Некоторые фарсы он писал в соавторстве и с Щедриным, и Достоевским. Этот жанр был заработком, к тому же он был еще и очень распространен, потому что писателям никогда просто так не платили. Они должны были зарабатывать. И снисходительное отношение к фельетонам, позволяло увильнуть от цензуры и одновременно заработать денег. Поэтому у Николая Некрасова почти том в его собрании сочинений занимают его фельетоны.

Действительно, очень легкое забавное чтение, дающее прекрасную картину петербургской жизни. Как в театре, как на даче, как в литературе, как в салоне, как в ресторане, как в прогулке по Невскому проспекту. И очень во многих персонажах можно узнать сегодня нас и наших современников.

На этом наша с вами сегодня программа закончена. Всего доброго, до свидания.

 

Статья Ирины Шухаевой по одноименной телепрограмме из цикла “История ума человеческого и темы для будущих поколений” о творчестве Василия Розанова (10 программ)
Здравствуйте, уважаемые зрители. С вами Ирина Шухаева и мы начинаем говорить о жизни, деятельности и литературном наследии нашего великого современника Василия Васильевича Розанова.
Основные произведения стали для нас доступны совсем недавно, менее 30 лет. Наши современники и исследователи серьезно изучают все то, что он написал. Идет новое открытие Розанова для широкой читательской аудитории, его книги издаются, переиздаются, прекрасно покупаются. Он становится все более и более интересен. Мы постараемся разобраться, кто же был этот интересный человек и как его можно охарактеризовать кратко, если это у кого-нибудь получится.
Обычно я начинаю свои программы подборкой популярных цитат, чтобы немножко напомнить о том, что именно человек говорил, какие его высказывания остались популярны. Но если вы немного слышали о Розанове и его книгах, о его знаменитых афоризмах, то, наверное, согласитесь со мной, что этот процесс занял бы у нас недели две. Это были бы сплошные афоризмы, и люди могли бы спорить со мной, что я выбрала далеко не самые лучшие, не самое яркое и не самое современное – такой всеобъемлющей огромной фигурой сегодня предстает Василий Васильевич Розанов.
Говоря о его вехах биографии и творчества, я хочу сказать, даже попробовать перечислить, как сегодня его называют. Василия Розанова называют писателем, мыслителем, религиозным мыслителем, педагогом, литературным критиком, публицистом, борцом за благополучие русской семьи. И все исследователи говорят, что он умел касаться корневых сущностей человеческой жизни – непростая формулировка.
Интересно то, что если вы попробуете проанализировать те статьи в интернете, которые есть сегодня о Василии Розанове, то увидите, что каждый автор, притягивая его цитаты, его афоризмы, его высказывания, фрагменты его произведений к какой-либо теме, будет говорить, что главной темой во всем творчестве Розанова были вопросы семьи и брака. У другого исследователя вы найдете, что главной темой у творчества Розанова был человек и Бог, отношения между Богом и человеком. Религиозные искания Розанова – это огромная тема для исследований.
Также вы можете встретить, что Василия Розанова чрезвычайно интересовал вопрос о национальной идее, об особенности судьбы России, о ее пути, о ее вере. Знаменитый ответ Розанова на вопрос «что делать в России?» в альтернативу Чернышевскому – это детом собирать ягоды, варить варенье и зимой пить чай с вареньем и, собственно говоря, больше в России ничего делать не нужно. Вы встретите, что Розанова чрезвычайно интересовала литературная судьба России, найдете такие подборки, в которых Розанов говорил о наших писателях и о нашей литературе плохо, и это будет правдой, как и то, что Розанов говорил о нашей литературе, о наших писателях хорошо – это тоже будет правдой.
Он во всем был разный, во всем переменчивый. Именно ему принадлежит мысль о том, что каждая вещь, каждый предмет должен иметь тысячу точек зрения. Розанов  печатался всю жизнь, где-то начиная с 35 лет и уже не переставая до последнего вдоха. Когда он занимался журналисткой деятельностью, публицистической работой, то всегда старался на каждый предмет дать разные точки зрения. Начиная свою работу, он старался под разными псевдонимами писать в разные журналы статьи на одну и ту же тему, однако обладая блестящим литературным стилем, индивидуальным образным, чрезвычайно афористичным, исповедальным проникновенным, точным, красочным, колоритным, его немедленно узнавали, и он даже некоторое время переживал, что он недостаточно талантлив.
 «Ну, вот я и говорю, – говорил о себе сам Розанов – что Розанова читать нельзя, а главное – не будут… Я написал приблизительно около 1500000 строк. Составил в книги, по 500 страниц в книге, и вышло, что я написал всего приблизительно 80 томов. Кто же «такого» будет читать? Язык переломится, на мозге вырастет мозоль».
Вот такого мнения был сам о себе Розанов, притом, что он действительно всю жизнь писал и тяготел к писанию, не имея, как потом скажут исследователи, того что называлось «барским часом», для того чтобы подумать о себе и о своей жизни. Интересно то (мы будем в следующей программе с вами об этом говорить), что никаких автобиографических работ, кроме полуторастраничного сочинения о себе и жизни своей, Розанов так и не оставил. Так же как не осталось никаких статей современников о нем, хотя его везде упоминали, все его читали, все его знали.
Розанов, как автор при жизни, был очень популярен и очень любим. Особенно любимы были его книга «Уединенное» (дальше мы об этом с вами поговорим), которые,  как люди решили, издатели выпустили случайно и по ошибке – таких книг быть не должно, настолько она честная и правдивая, настолько она потрясла людей.
В целом я хочу вам сказать, что Розанов при жизни издал сорок семь книг, и они все были выпущены, а литература Розанова волновала всю  жизнь. Он говорил о том, что лучшее и самое дорогое, что мы имеем – это литература. Основное достоинство русской литературы Розанов видел в том, что она нравственно воспитывает читателя, она приподнимает человека, делает его выше, заставляет его развиваться. В русской литературе персонаж настолько препарирован и разобран, «будто бы над ним, – пишет Розанов, – совершался страшный суд. Но интересно то, что суд этот свершался как-то снисходительно, без какой-либо мерзости, без осуждения».
Всю жизнь Розанова волновала двоякость в литературе: с одной стороны – это дело святое и чистое, так он искренне считал, и сам этому делу всю жизнь служил. С другой стороны, писатель, подчиняясь требованиям издателей, подчиняясь запросам публики, начинает свою личную сущность как-то подстраивать, переделывать, выворачиваться наизнанку по заказу. Розанов никак не мог понять, где же эта грань? Кто бы сегодня мог ему ответить, где эта грань? Насколько должен автор вывернуться наизнанку, на потребу публике, и нужно ли вообще не обращать внимания на публику и можно ли не выворачиваться наизнанку?
 Все работы Розанова, так или иначе, включают определенные обращения к читателю. Он думает: «Это я пишу для читателя, это я пишу без читателя, это я, вообще, пишу в стол, это на правах рукописи». То есть этот процесс оценки и понимания писательского труда длился у Розанова всю жизнь. Поэтому если вы встретите, что Розанов был великим исследователем литературы, именно литературного и творческого процесса это, безусловно, тоже будет правдой.
Вот что говорил о Розанове Бердяев. «Читал я Розанова с наслаждением. Литературный дар его был изумителен. Самый большой дар в русской прозе. Это настоящая магия слова. Мысли его очень теряли, когда вы их излагали своими словами». (из работы Николая Бердяева «Самопознание»).
У нас с вами достаточно сложная задача, пересказывать Розанова я постараюсь минимально, я постараюсь дать вам общую оценку творчества его направлений, чтобы вы могли выбрать и еще раз что-то для себя либо перечитать, либо прочить, потому что это богатейший литературный материал, литература действительно для духовного роста. При кажущейся бессюжетности и непонятной направленности, сегодня Розанов  читается также глубоко и честно, как и мысли Паскаля, к которым он в своих работах неоднократно обращался.
Родился Василий Розанов в 1856 году в городе Ветлуга Костромской губернии, это сейчас Нижегородская область. Отец его происходил из священнического рода, мать из обедневшей дворянской семьи. Розанов был пятым ребенком, всего в семье было семеро детей. Родителей он потерял очень рано, воспитывал его старший брат. Розанов учился в Симбирске, потом переехал в Нижний Новгород, закончил Московский университет.
О его первых шагах, о его собственном самообразовании, о том, к чему это привело и как формировались его взгляды, мы поговорим в одной из следующих программ. Сегодня я вам скажу лишь, что Розанов более десяти лет преподавал географию, латинский язык и историю в разных городах России, прекрасно знал, что такое преподавание, имел свои педагогические взгляды –  мы с вами об этом поговорим, это интересно.
Затем Розанов переезжает в Москву и вместе с Гиппиус, Мережковским и многими другими создает религиозно-философское общество. Его финальным самообразованием и отношением с наукой стал серьезный труд о понимании – эта книга серьезного философского характера состояла из 700 страниц, была абсолютно не принята и не понята современниками. Собирался Розанов жить и думать дальше, он должен был примирить ангелов и торговлю и на этом закрыть вопрос философии. Представьте себе: конец девятнадцатого века, вот-вот наступят русские революции, в обществе все смешается – и тут Розанов с намерением примирить ангелов с торговлей. Ничего не получилось – книгу пустили на обложки и на хозяйственные цели. Розанов закончил со своим стремлением стать философом, решил стать публицистом. Написал очень серьезную рецензию на работу Данилевского «Дарвинизм» с подачи Страхова, стал популярен, дальше написал «Легенду о великом инквизиторе» – стал очень популярен. Дальше он, не переставая, печатался в газете «Новое время» – это была самая читаемая газета, в журналах «Русское слово» и «Русский вестник». Писал, со словом работал уже просто всю жизнь.
Начиная с детства, с гимназии, пройдя уколы нигилизма, как это было и положено,  довольно-таки рано Розанов скажет: «С того времени и до этого… я говорил и думал собственно только о Боге: так что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем». Вот это удивительная, глубинная точность Розанова «занял меня, но при этом оставил мне для всего места». Когда будем говорить о теме «Бога» в творчестве Розанова, обязательно вспомним Августина, который говорил: «Люби Бога и делай что хочешь».
Определение «боголюбие» к Розанову сегодня относятся в максимальной степени. Действительно, вопросы отношения между человеком и Богом, между полом и Богом, половые отношения –  кто бы с какой стороны не занимался творчеством Розанова, все признают, что он был истинно религиозен, глубинно, честно. Религия, напомню вам, это, прежде всего, связь с небом, потребность в вере, это не принадлежность к какому-либо вероисповеданию, а именно потребность человека в высшем контроле, в соотнесении своей духовной жизни, в соединении с мировым абсолютом. И то, какие определения для этого находил Розанов, очень интересно. 
 Розанова также относят к эссеистам, начиная с его знаменитой книги «Уединенное», о которой я уже вкратце сказала, исследователи говорят о том, что это эссеистическое, фрагментарное повествование. Я вам напомню, что такое эссе. Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу и предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы. В отношении объема и функции эссе граничит, с одной стороны, с научной статьей, с другой стороны с литературным очерком, и их поэтому часто путают.
Что еще важно? С другой стороны «Уединенное» – философский трактат.  Эссеистическому стилю свойственны: образность, подвижность ассоциаций, афористичность, антетитичность мышления, то есть антитеза, двойственность, установка на интимную откровенность и разговорную интонацию. Розанов, как и всякий гений, талантливый человек,  плохо форматируется, плохо укладывается в какие-либо рамки и к эссеистичной, безусловно, манере Розанова исследователи твердо припаяли еще слово «фрагментарное». Потому что есть нечто среднее между коротким афоризмом и все-таки длинным эссе, хотя есть у него и довольно большие подробные фрагменты и статьи в его работах.  Когда Россия вступала в такой смутный период революционной борьбы, Розанов был свидетелем всем трем революциям и много об этом писал.
Его работа «Когда начальство ушло», о времени, когда он ходил в Думу, о том, что он там видел, что там происходит. Розанов сам себе часто писал, что обязан быть подробным свидетелем, подробным историком. Он должен записать все мелочи, которые сегодня могут казаться неважными, но последующим исследователям они помогут сделать правильные выводы.
После книги « Уединенное» Розанов будет работать в той же манере над знаменитыми «Опавшими листьями».  «Опавшие листья» встретят уже серьезную критику у  современников, потому что больно им понравилось «Уединенное». Там действительно была  такая метафористичная сюжетность, это было необычно, это было интересно.
В «Опавших листьях» Розанов пошел несколько дальше, он стал гораздо больше говорить о себе. По «Опавшим листьям» потом даже пробовали составить портрет Розанова, но это не очень получилось. Ни у кого не получалось, потому что невозможно из разных частей человека представить себе как он выглядит, какой у него характер, как он думает и как он говорит. Критики стали говорить, что «Опавшие листья» должны падать, а вы их срываете и нарушаете  гармонию движения и получается, что есть звезды, которые падают с неба – это одно, а звезды, которые, как фейерверки, зажигают  специально –  это совсем другое, гораздо менее интересное.
 «Собственно, мы хорошо знаем – единственно себя. Обо всём прочем – догадываемся, спрашиваем. Но если единственная «открывшаяся действительность» есть «я», то, очевидно, и рассказывай об «я» (если сумеешь и сможешь)». Это к вопросу насколько важна тема автора в творчестве. Это всегда всех волновало, интересовало, тщательно переносили жизнь автора на его произведения, искали связь с событиями в биографии. Героев всегда находили, и всегда будут находить, потому что, не отражая себя в творчестве, творческого процесса просто не существует, и это нормально.
Удивительно, я думала сегодня, что Розанов был бы одним из самых популярных блогеров, потому что потребность выразить себя у людей огромная, сейчас появились социальные сети и посмотрите, чем сегодня все занимаются. Благополучно переписывают друг другу цитаты великих людей и это всем быстро надоедает. Розанов отличался тем, что он всегда был разный, и каждый раз по-разному искренний: и злой, и добрый, и плохой, и хороший, и сердитый, и мягкий, и с бунтом против Бога и, наоборот, с глубинным и абсолютным признанием, то против Христа, то абсолютно за.
И каждый раз он никому не смог бы надоесть. Потому что все его эссеистичные работы: «Уединенное», «Мимолетное», «Сахарно», «Опавшие листья», «Апокалипсис нашего времени» – это настоящее движение души и мысли, которые происходили с человеком каждый день. И мы все разные, и мысли разные, и дни у нас разные, и, конечно, Розанов –  это блестящий собеседник, современный сегодня, потому что все важные проблемы у людей остались неизменными,  остались прежними.
Конец своей жизни Розанов провел возле Троице-Сергиевской лавры, куда переехал поближе к отцу Павлу Флоренскому. Бедность преследовала Розанова всю жизнь. После августовской денежной реформы семья совсем обеднела, он еле-еле сводил концы с концами. В Сергиевом Посаде в 1917–1918 году он издавал «Апокалипсис нашего времени», было написано более трехсот заметок, сорок две из них были изданы.
В ноябре 1919 года Розанова хватил апоплексический удар, или, как мы сейчас говорим – инсульт, после которого он практически не оправился. Умирал он тяжело, мучительно, трудно, голодно, холодно. Многие знают эту знаменитую историю: в каком-то нелепом розовом чепце и перед смертью хотел сметанки. Был похоронен в Гефсиманском скиту, возле могилы своего друга, сподвижника Леонтьева. К сожалению, в 1927 году обе могилы были разрушены.
Архивы Розанов незадолго до смерти успел отдать в музей, там они и были сохранены. После смерти Розанова, тогда уже оцененного современниками и достаточно популярного, создался кружок по изучению его наследия, в который входил Андрей Белый. Флоренский готовил собрание его сочинений. Валерий Брюсов в литературном институте, созданным Горьким, готовил отделение по изучению языка Розанова: настолько тогда люди понимали, каково его влияние.
К сожалению, в 1922 году выходит знаменитая работа Троцкого о канонизации Розанова, после чего на практически семьдесят лет это имя будет вычеркнуто из литературной жизни нашей страны. И лишь в 1992 году будут восстановлены обе могилы, появятся памятные доски, библиотека получит имя Розанова, просто хлынет печатный поток его трудов, начнут печататься книги. Наследие Розанова начинает занимать огромное место, которое и должно было ему предназначаться. Но наша история так расположилась, что дорога к пониманию творчества Василия Розанова оказалась очень и очень долгой.
Эти самые полтора миллиона строк, которые он нам оставил, только начинают изучать. Розанова сегодня с удовольствием читают дети-подростки, что говорит само за себя. Он понятен, он не требует никаких комментариев, он искренен, исповедален,  глубок, удивительно образован. Розанов писал обо всех исторических событиях, которые были до него, он имел на все свое мнение: по поводу истории религии, по поводу всех событий, которые происходили в России.
Некоторое время Розанов работал чиновником в одном из Департаментов государственного контроля. Недолго, разумеется, потому что вынести он этого не мог, но он обо всем об этом писал. Работы его всегда носят удивительно современный, созвучный характер – это Гамлет в роли столоначальника.  «Когда начальство ушло» – сборник этих статей мы вынесем в тему отдельной программы, настолько все по-прежнему необычно и ярко выглядит, как будто свежим взглядом из глубины посмотрели на нашу сегодняшнюю жизнь, и вдруг оказалось, что не так уж все ново и не так уж все плохо. Выясняется, что все равно все как-то двигается и развивается.
Удивительные мысли Василия Розанова и о писателях, и об отношении человека с Богом, о русской революции, о семье и браке; его педагогические воззрения – все это будет темами наших следующих бесед. И я искренне вас призываю найти время для того чтобы почитать работы Василия Розанова. Особенно, как сейчас говорят, наше сознание носит формат новостной ленты, наше сознание стало фрагментарным, нам трудно уже усваивать большое количество информации. Так вот Розанов как раз идеально адаптирован под формат сегодняшнего дня. Его новостная лента личностных восприятий, его новости каждого дня, которые он записывал, вполне могут украсить нашу сегодняшнюю жизнь.
На этом наша с вами сегодняшняя вводная беседа закончена. Всего вам доброго, до свидания. 

Статья по одноименной программе из цикла Ирины Шухаевой “Прозаическое наследие Александра Блока”

Здравствуйте, уважаемые зрители. С вами Ирина Шухаева и мы начинаем цикл бесед, посвященных прозаическому наследию Александра Александровича Блока, гораздо более известного как поэта, драматурга и немного менее известного, как замечательного прозаика. Наверное, потому что таких правильных прозаических произведений, как рассказы, повести или романы он нам не оставил.
Сам Блок прозой называл свои статьи, письма, рецензии, всевозможные выступления, то есть его прозаическое наследие достаточно велико и на самом деле интересно. И, безусловно, всем тем, кто хорошо знает Блока как поэта или как драматурга, будет интересно об этом послушать, с этим познакомиться, а потом и самим почитать, потому что ничто лучше не раскрывает творческую мастерскую Блока и ничто не передает дух его произведений так, как его собственные мнения, высказывания, комментарии, которые иногда бывают проще и понятнее, чем сложные исследования литературоведов. Которые тоже нам, конечно, нужны, но нужны больше литературе как науке, а не литературе как жизни, за которую отчаянно сетовал Блок во многих своих произведениях – мы об этом отдельно поговорим. Его высказывания о слове, о музыке, об образе, о том какими должны быть отзывы и какова ответственность писателя перед самим собой, перед читателями и перед народом, очень интересны и очень современны.
Родился Александр Блок, я вам напомню, в 1880 году в Петербурге, спустя 43 года после смерти Пушкина, 10 лет после смерти Тютчева, буквально несколько лет после смерти Некрасова. Я не случайно называю вам этих поэтов, Блоку досталось сложное время и сложное отношение  его современников к этим титанам. Поэты оказали на него огромное влияние, о чем он написал в своих работах и о чем мы также поговорим.
Блок был человеком, живущим каждую секунду, смело и откровенно пишущий о том, что его волновало, и не только в стихах, но и в своей огромной литературно-публицистической деятельности, и в выступлениях. Умер Блок в 1921 году тоже в Петербурге, прожив всего 41 год и оставив нам около восьмиста стихотворений, более семидесяти литературных статей, блестящие драматургические произведения. Две с половиной тысячи писем написал Александр Блок своей жене Любови Дмитриевне, которая, как вы знаете, была дочерью Менделеева. В то время не было ни интернета, ни телефона, потребность в общении у творческих людей велика, а у влюбленного Блока она была просто огромна.
Отдельную программу мы с вами посвятим его интересным суждениям, оставив в стороне ту личную часть, которая нас с вами не очень касается. А вот его суждения о театре, об эпохе, об отношениях, об ответственности людей друг перед другом, которую он высказал в письмах к жене, и о которой мы и тоже поговорим, ведь это очень интересно еще и тем, что здесь мы обсудим отношение Блока к театру.
 Блок был и драматургом, знал и жизнь закулисную, и жизнь творца, который создает драматические произведения, поскольку считал драму самым высоким видом искусства слова, который только может быть. Жена его Любовь Дмитриевна в конечном итоге выбрала карьеру актрисы, став довольно-таки успешной. И как бы ни складывались их отношения, легендарную поэму «Двенадцать» публично исполняла первой именно она.
Близость общения со Станиславским, с Мерхольдом, с их системами, со всем тем, что творилось на сломе в театре, на сломе эпох театра буржуазного, интеллигентного и театра народного, все это нашло свое отражение в произведениях Блока – вот такая нам досталась для разбора интереснейшая личность, несмотря на достаточно короткую жизнь.
Я вам напомню Александра Блока в его высказываниях или может быть, что-то расскажу вам впервые. Итак: «…Гибель не страшна герою, пока безумствует мечта!» – говорил Александр Блок. «Дело художника – восстанавливать связь, расчищать горизонты от той беспорядочной груды ничтожных фактов, которые, как бурелом, загораживают все исторические перспективы». «Жить стоит так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни». «И снова бой! Покой нам только снится…» – и это тоже Александр Блок. «Искусство, как и жизнь, – как считал Александр Александрович, – слабым не по плечу». «Книга – великая вещь, пока человек умеет ею пользоваться». «Прямая обязанность художника – показывать, а не доказывать». «Сознание того, что чудесное было рядом с нами, приходит слишком поздно».
 «Сотри случайные черты – И ты увидишь: жизнь прекрасна». «Я сегодня не помню, что было вчера», – и это тоже Блок. «Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем». Вот здесь Блок, наверное, восходит к своему любимому Тютчеву и к Фету, и в чем-то к философии Паскаля касаемо того, что, действительно, человек вовсе не родился для того чтобы спокойно где-то пристроиться и греться, нет. Вечное сомнение, вечная тревога, вечные поиски – это то, что присуще людям. Александр Блок во всех своих суждениях был честен, откровенен.
Будем говорить дальше о теме революции, об общественной жизни, которая поначалу его мало интересовала – он был из такой семьи, которая могла себе это позволить. Когда он серьезно огляделся на жизнь страны и стал принимать во всем живейшее участие, тогда стал честно говорить обо всем, что думает, совершенно не стесняясь того, что когда-то высказался чуть-чуть иначе или его мнение идет в разрез с общепринятым течением либо символистов, либо декадентством, либо еще чем-нибудь.
Как любой гений, я часто это говорю, Блок не форматируется, он остается верен самому себе. И, наверное, именно поэтому так долго остается интересен людям, остается интересно его творчество. Блок писал: «Россия – молодая страна,  и культура её – синтетическая культура. Русскому художнику нельзя и не надо быть «специалистом»… Писатель должен помнить о живописце, архитекторе, музыканте; тем более – прозаик о поэте и поэт о прозаике». Вот такие важные мысли высказывает Блок.
Идея «синтеза культуры», вернее даже не столько «синтеза», сколько понимания того, что все творческие процессы, такие как попытка отразить, отобразить, преломить действительность, что-то понять и переосмыслить не могут быть четко разграничены между поэзией, прозой, музыкой, живописью, архитектурой – все это проявление одного духа, одной сущности. И  важное место в его творчестве занимал именно образ музыки. Об этом мы чуть попозже поговорим.
Итак, я вам напоминаю, что Александр Блок  родился и практически всю свою жизнь прожил в Санкт-Петербурге. Немного бывал он за границей. Сам он писал о своей семье: «Моя мать, Александра Андреевна (по второму мужу Кублицкая-Пиоттух), переводила и переводит с французского – стихами и прозой (Бальзак, Гюго, Флобер, Зола, Мюссе, Додэ, Боделэр, Верлэн, Ришпэн).
В семье отца литература играла небольшую роль.  Дед мой – лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга. Женат был мой дед на дочери новгородского губернатора. Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета по кафедре государственного права; он скончался 1 декабря 1909 года. Специальная ученость далеко не исчерпывает его деятельности, равно как и стремлений. Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера». Вот такая научно-литературная семья досталась Александру Блоку.
Можно смело сказать, как пишут иногда биографы, «автоматически» он поступил на юридический. Пытался учиться на юриста, но быстро с этим делом завязал и получил образование по филологической специальности. Поскольку, как писал он сам в той же своей автобиографии: ««Сочинять» я стал чуть ли не с пяти лет. Гораздо позже мы с двоюродными и троюродными братьями основали журнал «Вестник», в одном экземпляре; там я был редактором и деятельным сотрудником три года».
Вот, между прочим, обратите внимание на детское увлечение примерно пяти- шестилетнего  возраста: Александр Александрович начинает писать и издавать отдельные издания. И на три года его хватает в этом увлечении. Никаким он, наверное, не мог быть юристом. Детство, как он сам говорит: «Прошло в семье матери». Отец уехал рано в Польшу. В семье любили и понимали слово и господствовали старинные понятия о литературных ценностях и идеалах.
 «Меня в семье никогда, никто не преследовал, ни чему не давили, все только любили и баловали меня». И он сам называл себя  в третьем лице «торжеством свободы». Как говорят исследователи, он был последним русским поэтом, который принадлежал к классической дворянской интеллигенции.
Титул дворянства был получен одним из предков Александра Блока за медицинскую службу. Это был очень талантливый лекарь. «Я до отчаяния ничего не понимаю в музыке, – писал Александр Блок в письме к своему другу Андрею Белому, – от природы лишён всякого музыкального слуха, не могу говорить о музыке как об искусстве ни с какой стороны… Таким образом, я осуждён на то, чтобы вечно поющее внутри никогда не вышло наружу».  В 23 года делает Александр Блок такой грустный вывод о своей немузыкальности. И, тем не менее, образ музыки, музыки именно как сущности мира, как сущности духовной (ни коем образом ни как искусство со своими техническими понятиями и теорией и практикой), как непонятного загадочного явления под влиянием Вагнера, Ницше и Авербаха, стал именно той самой музой, сформировавшей такое отношение к музыке не только у Блока, но и у всех символистов. Но именно его это затронуло настолько, что о музыке он говорил постоянно и в прозе, и в стихах.
Очень интересно и живо делал он это в своих прозаических наблюдениях. Небольшую цитату я вам сейчас прочитаю из работы Александра Блока  «Крушение гуманизма». «Есть как бы два времени, два пространства; одно историческое, календарное, другое – исчислимое музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствуют в цивилизованном сознании; во втором мы живем лишь тогда, когда чувствуем свою близость к природе, когда отдаемся музыкальной волне, исходящей из мирового оркестра».
С образом музыки Блок будет связывать и решение вопроса об отношении интеллигенции к революции. Вы знаете, что всего два поэта: Блок и Маяковский революцию 1917 года приняли безоговорочно. И все, что Блок видел, он бесконечно описывает как музыкальные темы произведения, призывая всех слушать «музыку революции». И отвечая, в двух словах, на вопрос, может ли интеллигенция работать с большевиками, он говорит: «Да, может и обязаны, потому что они одинаково музыкальны. Они одинаково музыкально чувствуют мир, народ и потребности своей страны».
Очень интересно это развитие темы: музыка как массы стихии, как двигатель культуры, и крушение гуманизма тоже все проходит через ряд музыкальных образов. Это будет темой нашей отдельной беседы.
Александра Блока очень волновал тот разлад, который происходит с человеком и природой, который он наблюдал в начале 20 века. «… Пока мы рассуждали о цельности и благополучии, о бесконечном прогрессе, – оказалось, что высверлены аккуратные трещины между человеком и природой, между отдельными людьми и, наконец, в каждом человеке разлучены душа и тело, разум и воля… Человеческая культура становится всё более железной, всё более машинной; всё более походит она на гигантскую лабораторию, в которой готовится месть стихии: растет наука, чтобы поработить землю;  растёт искусство – крылатая мечта – таинственный аэроплан, чтобы улететь от земли; растёт промышленность, чтобы люди могли расстаться с землёю».
Вот такие мысли высказывает Блок в своей работе «Стихия и культура» о его предчувствиях, о его тревоге, о том, что культура стала цивилизацией, а цивилизация стала бездушна. Мы обязательно отдельно поговорим о некотором поводе к таким серьезным его рассуждениям. Им стало известная печально землетрясение 1909 года в Италии, в Сицилии, когда Калабрия и Мессина буквально за несколько часов  оказались стертыми с лица земли.
Мы поговорим о том, как в дальнейших своих работах Блок был сначала потрясен теми лучшими проявлениями человеческого духа и поступков людей, которые там оказались  и помогали. Был высажен, как вы знаете, русский десант, там был Горький. Горький собрал очень много денег в помощь пострадавшим, за что итальянцы очень были ему признательны. Он действительно любил эту страну, где долго жил и работал. И Блока совершенно потрясало, как быстро люди забыли об этом горе, как быстро они стали бездушными. Какие политические игры и интриги начались на фоне таких катастрофических событий.
Отдельную программу мы посвятим мыслям Блока о неблагополучии современного мира. И в декабре 1908-го года Блок напишет, что, так или иначе: «Мы все переживаем. Мы еще не знаем в точности, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа».
Надо сказать, что Блок был в Италии, ездил по Италии, Германии. В 1911 году он путешествовал по Европе, был в Париже, в Британии, в Бельгии, в Голландии, в Берлине. В 1913 году последний раз он был за границей в Париже и на Бискайском побережье Атлантического океана. В 1921 году Максим Горький и Анатолий Луначарский обивают пороги Советского правительства, чтобы смертельно больного Блока отпустили на лечение за границу. Но, как мы с вами знаем, к сожалению, этого не случилось.
Блок видел мир, Блок знал Россию. В 1916 году он был призван в действующую армию, в инженерно-строительной дружине в районе Пинских болот он провел почти целый год. В мае 1917 года в составе Чрезвычайной следственной комиссии он долго работал над архивами царских допросов, как бы говоря, преступлений. Он получил доступ к таким очень важным, секретным документам, которые  поражают и его воображение, и знания.
Он пишет несколько работ, посвященных краху самодержавия. И его восторженное принятие революции во многом продиктовано тем, что слишком много он узнал о том, что творилось в недрах царского самодержавия. Но если бы он знал, что творилось дальше, он был бы, наверное, более снисходительным.
Анатолий Луначарский писал, что «Александр Блок в одной из своих послереволюционных статей старался вникнуть в причины неприятия Октябрьской революции значительной частью русской интеллигенции и вместе с тем объяснить себе, почему она этой революции не приняла. И главным объяснением он считает амузыкальность русской интеллигенции. Он утверждает, что тот, кто не умеет жить внутренней музыкальной жизнью и понимать музыкальную сторону Вселенной и человеческого общества, не может понять и революцию». Это к вопросу насколько своей «музыкой революции» Блок заразил своих современников. Так или иначе, они все по этому поводу высказали свое суждение.
Я хочу поговорить о том, что, принимая революцию и много работая, Блок делает очень серьезные наблюдения. Посмотрите, какое письмо крестьянина он приводит в одной из своих статей. «Только два-три искренних, освещенных кровью слова революционеров, – это пишет крестьянин – Блок подчеркивал, – неведомыми путями доходят до сердца народного, находят готовую почву и глубоко пускают корни, так например: «земля Божья», «земля есть достояние всего народа», – великое неисповедимое слово…»
 «Все будет, да не скоро – с бесконечным, как небо, смыслом. Все это означает, что не будет «греха», что золотой рычаг вселенной повернет к солнцу правды, тело не будет уничтожено бременем вечного труда. Наружно же вид нашей губернии крайне мирный, пьяный по праздникам и голодный по будням. Пьянство растет не по дням, а по часам, пьют мужики, нередко бабы и подростки. Казенки процветают, яко крины, а хлеба своего в большинстве хватает немного дольше Покрова».
 «Вообще мы живем как под тучей – вот-вот грянет гром и свет осияет трущобы Земли». Это было сказано еще задолго до своего знаменитого современника Максима Горького, которого будет волновать вопрос о русском крестьянстве. Вот такие наблюдения о народных суждених обращает внимание в своих работах Александр Блок.
Конечно, стоит упомянуть его знаменитые работы об интеллигенции и революции, о том, как интеллигенция должна была принять революцию, чем интеллигенция отличается от буржуазии и как это все дальше может развиваться по его мнению. Это очень интересно и эта тема будет нашей отдельной программой.
Вот как относился Блок к сухим понятиям. «Думая о школьных понятиях современной литературы, я представляю себе большую равнину, на которую накинут, как покрывало, низко спустившийся тяжелый, небесный свод. Там и сям на равнине торчат сухие деревья, которые бессильно приподнимают священную ткань неба, заставляют ее холмиться, а местами даже прорывают ее, – и тогда уже предстают во всей своей тощей неживой наготе. Такими деревьями, уходящими вдаль большей частью совсем сухими, кажутся мне школьные понятия – орудия художественной критики. Им иногда искусственно прививают новые ветки, но ничто не оживит гниющего ствола».
Я специально привела вам это высказывание, чтобы настроить вас на то, насколько каждая статья, или текст выступления, или письмо Блока пронизаны его живым восприятием, живым отношением к жизни, которое никак не укладывается в четкие ряды понятия. Тем более что понятия, как мы знаем, легко меняют одно другое.
Сейчас я приведу вам, уже в завершении нашей программы, высказывание Блока, которое привел в своем очерке Горький. Это произошло незадолго до смерти Александра Александровича. «… Дело в том, что мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, чтоб верить только в себя. Как опора жизни и веры, существуют только Бог и я. Человечество? Но – разве можно верить в разумность человечества после этой войны и накануне неизбежных, ещё более жестоких войн?»
У Горького и Блока были очень неоднозначные отношения, я вам тоже об этом расскажу. Но, в конце концов, они поняли, что смотрят в одну сторону, не смотря на такую кажущуюся разность  происхождения и литературных взглядов. И несколько раз они сталкивались, расходились. И вот уже после смерти Блока, Горький, как он любил делать, собрал все-все-все, что он помнил о Блоке, слышал от него и написал о нем очерк.
Умер Александр Блок, как я вам уже сказала, в 1921 году, оставив нам огромное литературное наследие, очень разное: о его живом и настоящем отношении ко всем вопросам, будь то образ музыки, образ Родины, отношения к происходящим политическим переменам, его отношение к  жизни, к смерти, к художнику, к тому, как он должен был прожить свою жизнь; какие требования он предъявлял к себе как к художнику, именно в большом смысле этого слова. Все это всегда было честно, откровенно, удивительно образно, пронзительно и проза его чрезвычайно метафорична, художественна, потому что каждый вопрос он облекает каким-то образом, понятием. И это становится поводом для размышления и очень актуально сегодня.
На этом наша с вами сегодняшняя первая вводная беседа о прозаическом наследии Александра Блока и об основных вехах его жизни закончена.
Всего доброго, до свидания.
 

Механические идеи в приложении к истории, есть космополитизм… Национальная идея есть святая и чудная идея. Это идея – аристократическая и гордая». Василий Розанов.
Сегодня мы с вами поговорим о национальной идее. О том, вообще, что это такое и откуда это взялось, кому, зачем это было нужно? Какова история вопросов возникновения этого понятия? Немножко разберемся с такими понятиями, как нация, народ, идея. Немножко — потому что поскольку процесс развития каждого народа, каждой нации до сих пор продолжается, пока продолжается развитие нашей с вами цивилизации, никаких окончательных понятий, формулировок, точных каких-то прогнозов, к сожалению, сделать невозможно и ни у кого это не получается. Наверное, не случайно даже юристы, Организации Объединенных Наций четкого понятия нации до сих пор не дали. Вот такой забавный казус.
Но мы попробуем разобраться и посмотреть, что же такое национальная идея? Что такое национальная идея наша с вами русская, национальная идея для России? Обязательно оставим время на то, чтобы поговорить о национальных идеях других народов. Потому что в этом вопросе сравнение просто жизненно необходимое, на понятиях идентичности и отличия себя от других, в общем-то, все, обсуждается и строится.
Сейчас процитирую вам обязательно знаменитую сказку Леонида Филатова:
«Там собрался у ворот
Энтот… как его… народ!»
И если здесь на картинке вы видите народ современный, да, такой вот собравшийся, то я могла бы вам предложить собрать людей: крестьян, например, или купцов, или помещиков. И мы с вами попробуем предположить, что они вот так вдруг ни с того ни с сего, где-то дружно собрались, побросали все свои важные дела: кто каторжный труд, кто торговлю и решили: «Пора нам выработать национальную идею. А то не можем мы без идеи ни землю пахать, ни детей рожать, ни замуж выходить. Нет, мы без национальной идеи существовать не можем».
У нас с вами, конечно, ничего не получится. Понятно, что это не столько искусственное, сколько такое вот аналитическое, обобщающее понятие. Потому что, к сожалению, так получается, что национальную идею и для нашего народа и для других народов ищут те кто, в общем, от народа прямо скажем, далековат. Существует сегодня множество наук и разных наукообразных систем, которые пользуются таким сложным языком понятий, терминов, сленга профессионального, чего угодно. Что невозможно понять о чем они все говорят, от юристов до психиатров. Представляете какой арсенал национальных идей, накопила наша психиатрия? И точно: кто их них был сумасшедшим, а кто пророком мы опять же с вами не договоримся.
Вот я так шутя, подбираюсь вот к такой сложной проблеме, что национальная идея должна быть сформулирована очень просто и понятно, иначе она никого не сможет зажечь и тем более вот «этот как его – народ». Он нас просто не поймет. Не поймет всех тех сложных конструкций, которые мы будем ему предлагать в качестве национальной идеи. Я в интернете даже математические формулы для выражения национальной идеи встречала. Разобралась с трудом, но вам об этом рассказывать не буду. Попробуем немножко попроще и попробуем посмотреть именно историю вопроса. Откуда это все взялось? Откуда это все возникло, как это все развивалось?
Итак, что же такое – народ? «Народ – люди, народившиеся на известном пространстве; язык, племя; жители страны, говорящие одним языком». Определение принадлежит Далю. Так тоже на минуточку напомню вам, что Даль был шотландцем по национальности, что, в общем-то, не мешало ему оставить в истории русского языка совершенно неизгладимый след, которым мы до сих пор пользуемся. И его сборниками пословиц и его «Толковым словарем». Тем не менее, мы будем еще говорить, как определить что такое – русские? Или что такое, какая-либо другая нация или национальность, а это все разные. Разные тонкости одного вот этого не понятного «этого… как его – народа» сложного такого понятия.
Итак, что же такое нация? «Нация – народ, в обширном значении, язык, племя, колено; однородцы, говорящие одним общим языком». Не очень понятно, правда? Из этих двух определений очевидно только то, что нация включает в себя народ, а не наоборот. «Вот этот… как его – народ» не очень понятный, он входит еще в нацию, которая, в общем, тоже не очень понятная. Но понятно, что она находится на одной территории, говорит одним языком.
Но изначально, когда-то в древних племенах все были родственники. Сейчас уже конечно не родственники но, тем не менее, вот есть что-то такое загадочное у них у всех общее. И встречали ли вы такое вот, как часто употребимое, например, выражение, как «русская национальность». Но скорее нет, чаще всего, мы говорим «русский народ». Русский народ, наш народ и вот этот народ имеет у себя какую-то идею национальную или не имеет, или должен иметь, или не должен иметь. Особенно сегодня, когда уже перед цивилизацией стоят совсем другие угрозы и совсем другой процесс развития концентрации производственных сил человечества, та самая глобализация.
Попробуем разобраться. Ну, попробуем все равно немножко посмотреть в историю. И идеи бывают национальные, еще очень тонкость такая часто возникает, что ищут разницу между идеей национальной и государственной. Сколько я ни пробовала найти каких-то простых и понятных отличий, мне этого сделать не удалось. Но, тем не менее, если вы будете исследовать вопрос возникновения национальной идеи, то обязательно упретесь в то, что рядом с ней стоит идея государственная.
Но для начала вернемся к тому, что такое идея? Идея бесконечна и имеет это понятие бесконечное количество определений, можно, в общем-то, запутаться. Я предлагаю вам то, которое нам будет удобно в работе. Итак, «идея – форма постижения в мысли явлений объективной реальности, объективное, конкретное и всестороннее знание действительности, включающее в себя сознание цели и проекции дальнейшего познания и практического преобразования мира».
Ну, в общем, более-менее, понятно. Таких, в общем-то, каких то очень сложных научных понятий, требующих расшифровки, нет. Напомню вам, что термин «идея» впервые ввел Демокрит. Он назвал идеями неделимые, умопостигаемые атомы. Атомы неизменны, но из них слагаются разные вещи. Собственно говоря, если вы вспомните химию, даже самые примитивные знания. Молекулы состоят из атомов, атомы химически неделимые.
Если мы посмотрим на нашу с вами общественную социальную жизнь, то все вокруг состоит из слова. Слово механически делится на слоги, но это не совсем то, о чем мы говорим. То есть здесь в идее мы определяем для себя то, что это некая целостность. С ней можно что-то делать и она предполагает определенные преобразования мира, то есть это некое такое все-таки руководство к действию.
Идеи, как вы знаете, бывают прогрессивные, бывают реакционные, бывают безумные, но мы будем с вами искать идеи национальные. Так вот, как бы сказать, основателем понятия «русская идея» тем, кто первый об этом заговорил, был Федор Михайлович Достоевский. Причем, поступил он, в общем-то, достаточно коварно для дальнейшего развития нашей мысли исторической, литературной и философской. Он сказал, примерно, следующее: «Наш народ носит в себе органический зачаток идеи, от всего света особливой. Идея же эта заключает в себе такую великую у нас силу, что, конечно, повлияет на всю дальнейшую историю нашу».
И конечно, наверное, с возникновения русской историософии, философии, литературы, конечно, вопрос об особом пути, особой миссии России имеет огромное значение и всегда исследовался и исследуется и нашими учеными, и западными. Мы, так сказать, будем двигаться по тому пути, который осмысляя, выбрали для себя славянофилы, евразийцы. Славянофилы видели у Руси, у России особое предназначение, особую миссию. Мы должны были нести духовные, православные ценности в Европу, которая погибает от рационализма, но это я, конечно, так утрированно говорю.
У западников национальную идею мы найти с вами не сможем, потому что они считали, что Россия должна преодолеть свою отсталость и догнать Запад. Тут гораздо дальше пошли большевики.
И, так сказать, советский период развития и национального сознания и каких-то там идей-лозунгов и задач. Мы хотя бы в советский период Запад не только догоняли, но и хотели перегнать. Была гонка вооружений, была битва за космос, были определенные экономические показатели. В конце концов, была холодная война, которая закончилась развалом Советского Союза. И сегодня, в общем, такая у нас с вами забавная картина. С одной стороны жуткое обезьянничество, подражание Западу. И такой термин появился, как «обамериканивание изнутри» считают одним из факторов идеологической войны, сейчас идет информационная война.
И, тем не менее, несмотря на такое вот подражание все-таки Западу, сегодня мы активно ищем национальную идею. Вопрос обсуждается и обсуждается на государственном уровне, то есть идею ищут, ищут давно и не могут найти.
Но понятно, что если национальная идея существует, то она может быть выражена. Она может быть сформулирована. Она может иметь какой-то зрительный образ. Вот, например, одна из самых ярких первых национальных идеи, которая родилась у нас в XVI веке «Москва – Третий Рим». Видите, она не только сформулирована, но она и может быть нарисована.
Есть еще такие формулировки национальной идеи, как «Москва – Третий Рим», я уже сказала, «Русь – Дом Богородицы». В некоторых современных работах предлагают, вообще, рублевскую «Троицу» считать национальной идеей, мне лично нравится. Мне нравится сама «Троица». Следующей, такой наиболее емкой и известной формулировкой национальной идеи, была «знаменитая триада» графа Уварова. Вот он, посмотрите на него Сергей Семенович, тезка нашего московского мэра, который провозгласил: «Православие. Самодержавие. Народность».
Произошло это в 1833 году. Так возникла теория официальной народности. То есть, так сказать, идея «Москва – Третий Рим» не выдержала, во-первых, внутреннего раскола, который произошел при Никоне. Дальше последовали мощные петровские реформы с национальным духом, русскими традициями. В общем, так сказать, в стране была напряженка с национальной идеей и, тем не менее, в середине XI века, когда уже отшумели восстания декабристов, когда с одной стороны нужна была реакция, но с другой стороны нужна была и какая-то идея. Вот граф Уваров сформулировал: «Православие. Самодержавие. Народность». Так сказать, долго она тоже не продержалась. И мы будем говорить с вами о том, что происходило в конце XIX, в начале XX веков. Какие были национальные движения. Какие были лозунги. Как это все привело к тому, что «кто был ничем, тот станет всем», как возникла идея «пролетарии всех стан соединяйтесь» и «Советский Союз — колыбель мировой революции».
Не случайно в этом усматривают такое возрождение именно московской идеи. То есть «Православие» мы уже защищали и спасали, став «Третьим Римом», но с «Православием» не очень получилось. Мы понесем в мир другие идеи. Мы понесем в мир идеи правильного социалистического порядка. Что из этого получилось, мы тоже с вами разберемся. Это очень интересно.
И сейчас я хочу немножко с вами поговорить о том, что вот «этот… вот самый… как его – народ» это действительно весьма сложное понятие, состоящее из очень, очень многих частей, настолько взаимосвязанных, что порой трудно сказать, что было вначале, как в том самом споре про курицу или яйцо.
Итак, каковы же силы, которые созидают народ, создают его. Что создает народ? Это, прежде всего, сравнение с другими. Что такое сравнение с другими? Да, любой представитель народа или этноса, как говорят по-научному, попадая в какое-то другое место, в другую страну, в другую территорию чувствует себя потерянным, удивленным и скорей спешит к своим соотечественникам, чтобы им рассказать, какие они там не такие, как мы. То есть идентичность такая обязательно сравнительная, как правило, конфликтная. Потому что все народные устои, традиции, религии, мировоззрения складывались веками и естественно сталкиваясь с кем-то другим, что это вообще такое, и скорее к своим. Своим скорее рассказать, какие они не правильные.
Однако ну, как правило, на религиозной почве бывает расслоение такое народов на своих и чужих. Это как наши старообрядцы и сторонники Никона, а в мусульманстве это шииты и сунниты тоже разделились. Хотя это один народ, один этнос, одна территория но, тем не менее, они как бы построили между собой баррикады и оказались по разные стороны.
Дальше такой важный момент, как вызовы и угрозы. Ну, конечно, самая большая угроза и самый ярко выраженный вызов это – война. Вот напомню вам, что Сергей Соловьев (наш замечательный историк) посчитал, что на период с 1240 по 1462 год на Руси было 200 войн, каждый год по войне. Естественно, мобилизация всех и внутренних, и внешних сил, какой-то духовной энергии, которая есть у людей она, конечно, происходит в период, когда идет война. Мы защищаем свою землю. Уже тут не очень разбираясь внутри себя, кто хороший, кто плохой, есть враг. Естественно, если народ выстаивает такое количество войн, а дальше, в общем, сильно легче-то нам не стало, как вы знаете из истории, то действительно он уже имеет право, как сказать, называться, формироваться, нести в себе какую-то идею даже, может быть от всего мира и особливую.
Следующая это – роль земли, роль земли ландшафта, территории. Естественно «вот этот… как его – народ» он собирается у ворот на своей земле, а не на какой-либо другой. Это уже не будет таким явлением как то, о котором вот шуточно написал Леонид Филатов. И роль земли, размеры, растительность, климат, конечно, играют большую роль в формировании народа.
Кроме этого, как многие ученые отмечают, как Гумилев всегда говорил: «У народов есть Родины». Земля населена духами, преданиями, какой-то определенной энергетикой, богами, имеются определенные силы и связь, да. И конечно, вопрос о том принадлежат ли богатства земли тому народу, который на ней живет или не принадлежат, вносят, безусловно, неэкономический характер, а характер действительно такой национальной целостности в том понятии, что народ, он существует на определенной территории и с этой территорией у него существуют определенные очень сложные связи.
(17:31) Дальше – государство. А государство — это такая жесткая, мощная, несущая конструкция, которая обеспечивает народу его жизнь, его бытие, его воспроизводство, охраняет границы, назначает какие-то административные деления, выполняет политическую, культурную функцию. Проводит демографическую политику. Но нет народа без государства, правильно, и нет государства без народа. То есть это настолько важные слившиеся понятия между собой. И государство — это очень важно.
Дальше – мировоззрение и религия. По поводу мировоззрения все больше сегодня ученые говорят о том, что те вопросы, которые задавали себе древние люди, в общем-то, от наших вопросов не сильно отличаются. Точно так же нас интересует, как произошла земля, как произошли мы, как жить правильно? Что такое бог? Каждый народ имеет свою систему мифов, свою какую-то долго вырабатывавшуюся систему ценностей, понимаете.
Вот, допустим, греки считали, что главное в мире — это покой. Любое, так сказать, движение они считали насилием. Древние китайцы считали и считают до сих пор, что все должно находиться в движении. Интересна судьба и тех и других, но и сторонники и у тех и у других найдутся. И, безусловно, мощнейшей силой, объединяющей людей в народ – это религия. Это обряды, это взаимодействия с природой.
Когда принимали христианство на Руси, надо сказать, что, в общем, ни такого уж большого насилия это не происходило. И в язычестве, и в христианстве признается единый владыка Вселенной. Не одни и те же, но похожие используются магические обряды, долгие молитвы, служения. В основе годичного каркаса всех празднеств лежат лунные, солнечные фазы. Бессмертие души и ее дальнейшая жизнь, тоже признается. То есть, в общем, строго говоря, принимая христианство, уходя вот от такого природного язычества, ну, можно сказать, что да, поменяли название обрядов и божеств. Хотя все равно, я считаю, что и пасха, и масленица, и многие другие приметы, в общем, как сказать, больше язычески близкими и остались.
Дальше идет у нас с вами – язык и имя. Ну, язык, я думаю, не нуждается в комментариях. Это самый главный этнический маркер, по которому мы определяем своих от чужих. Мы говорим на одном языке, инородцы, иноверцы, кто угодно, просто сейчас мы скажем люди других национальностей, они говорят на другом языке.
И, безусловно, важно происхождение названия страны. Что такое Русь, кто такие русские, кто такие славяне? Почему слово «слав» во многих европейских языках означает раб невольник, тогда как у нас, наверное, к этому совсем другое отношение. И что еще важно, конечно, в каждом народе это его определенное гуманитарное сознание. То есть те науки: история, география. История – это память о былом величии, о каких-то сражениях, о каких-то потерях. Так или иначе, обязательно будет перекликаться с какой-то национальной идеологией, обязательно.
Не случайно же в каждой стране, в каждом городе обязательно есть этнографический музей, где каждый народ показывает древность своего происхождения, давность своей истории, развитие своей культуры, своих ремесел. Естественно, все это очень важно, это определенная целостность, потому что народа без истории нет, и истории без народа тоже нет. Настолько это все переплетено и настолько это все интересно в исследовании.
Ну и география, в общем, тоже наука не для извозчиков, которые знают куда ехать, правда. Это наука, которая позволяет опять же осознать и сравнить, что есть в моей стране, в моей земле по сравнению с другими. Чем она отличается, что важно сохранить, к чему важно стремиться. Потому что на протяжении всего периода и особенно периода в российской истории все-таки задавались вопросом, куда двигаемся мы, куда идем.
И, безусловно, я упоминала вам уже славянофилов и западников, вот особливо от них стоит Петр Чаадаев с его письмами, за которые он поплатился, так сказать, титулом сумасшедшего. Что Россия являет собой пример негативный, которому подражать не следует, то есть, а что дальше с ней будет — это несколько мистически и несколько туманно.
Действительно, какое место у страны в сегодняшней цивилизации можно спорить, и есть какие-то особенности, есть что-то общее. Но помните, я вам говорила сейчас, о вызовах и угрозах. Вот вспомните, такой был кадр в фильме «Армагеддон», когда показывали, как герой Брюса Уиллиса переживал, что он не поведет свою дочь к алтарю. Показывали, можно сказать, в охвате всю землю, как люди разных народов, разных религий, разных стран, все замерли, все стоят на коленях и ждут, выживет цивилизация или нет. Угрозы-то, в общем-то, совсем другие.
Есть еще такая, встречала я такую теорию, что если Запад это цивилизация материи, Восток – цивилизация духа, то Россия, как бы между ними – это цивилизация меры. И вот где, конечно, та самая волшебная мера, которая позволит нашей стране полностью владеть и своими ресурсами природными и людскими. И достичь, наконец, вот того справедливого государственного царства, которого прежде всего искали наши предки в идеи «Москва – Третий Рим». Вот как раз об этом мы с вами подробно поговорим в следующей программе. Наша первая национальная идея «Москва – Третий Рим», от которой, в общем-то, сегодня до конца никто до конца никто и не отказывается и никогда не отказывался. Она всегда имела какое-то развитие. На этом наша сегодняшняя беседа закончена, до свидания.
https://youtu.be/po04272FZRk

Статья по одноименной программе из цикла “Истории ума человеческого и темы для будущих поколений” о жизни и творчестве Василия Розанова.
Здравствуйте, уважаемые зрители, с вами Ирина Шухаева. Мы продолжаем говорить о жизни и творчестве Василия Васильевича Розанова – философа, мыслителя, психолога истории, религии, удивительного писателя, литературного критика. Человека, который привлекал внимание практически всех своих современников и вызывал разноречивые оценки. Он сам был разный в каждом вопросе и говорил что на все, что на каждый вопрос должна быть тысяча мнений, тысяча точек зрения, именно в тысяче рождается истина.

Единственный, наверное, писатель, чьи жизнь и творчество неразделимы абсолютно. Розанов не оставил нам ни рассказов, ни романов. Он оставил огромное публицистическое наследие. И он оставил книги, которые навсегда встали особняком в русской и в мировой литературе. Потому как, несмотря на определенную похожесть на Монтеня, на Паскаля, на определенные работы Ницше, он все равно умудрился стать единственным и особенным. Как он сам про себя говорил: «Я такой, какого никого больше в мире нету. Я один такой Розанов и я один такой у русских».

Много будут говорить современные исследователи о том, насколько действительно русское явление Розанов и почему. И, естественно, ответы на эти вопросы будут искать в его тех самых, странных эссеистических произведениях. Фрагментарная эссеистика – так назвали литературный жанр, созданный Розановым. Замечательный исследователь Шкловский писал: «Розанов сделал мужественную попытку уйти от литературы и рассказать о себе, о своих мыслях и о своей жизни без каких-либо форм, без каких-то литературных правил». Попытки у него получились совершенно замечательные, потому что в результате он создал свой собственный литературный стиль, новую форму, о которой много говорили. Она вызвала много споров и сегодня мы с вами поговорим об этом.

Мы поговорим о первой его необычной книге, написанной в жанре фрагментарной эссеистики – это книга «Уединенное», о том из чего она состоит, что о ней говорил сам Розанов. Немного я забегу вперед и скажу, что говорили о ней современники. О том, что успели они подумать о Розанове, у нас с вами будет отдельная программа. Поскольку сам Розанов высказался обо всех своих предшественниках, современниках, даже можно сказать кое-что выдал нам наперед.

Многие его высказывания и сегодня актуальны. Люди, знавшие его и не знавшие, знакомые с его творчеством или где-то слышавшие его, посещавшие его собрания, оставили тоже весьма разные мнения. Розанов – это огромная палитра своей собственной жизни, оставленной нам в этих личных, личностных, глубинных, исповедальных книгах и, конечно, в том, что современники о нем думали.

«Уединенное» – вот этот необычный жанр. Книга появилась в 1912 году, за семь лет до смерти Розанова, то есть это было уже достаточно зрелое произведение. И такую работу, такое собирание рукописи, почти на правах рукописи, многие люди приняли за изданную случайно, по ошибке книгу. И многие читатели, совершенно незнакомые с Розановым, гонялись за ней именно с этой формулировкой, что они бы хотели прочитать ту книгу, которую случайно напечатали.

Напомню вам, что это был период зарождения массовой культуры в плане печати, появления множества газет и журналов. Появлению того самого, как считал Розанов, проклятого печатного станка Гутенберга, который убил в писателях все их живые души.

Что же такое эссе, я вам еще раз напомню. Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы. В отношении объема и функции эссе граничит с научной статьей и литературным очерком, с которым эссе нередко путают, а так же с философским трактатом.

Эссеистическому стилю свойственны: образность, подвижность ассоциаций, афористичность, нередко антитетичность мышления – то есть противоположность, установка на интимную откровенность и разговорную интонацию. Некоторыми теоретиками рассматривается как четвертый, наряду с эпосом, лирикой и драмой род художественной литературы.

Эссе действительно должно быть художественным. И говоря о том, чем эссе отличается от очерка, я бы все-таки сказала, что очерк это более приличное, фасадное, правильное произведение. Вот, например, пишет кто-то о том, что он путешествует по Италии, посещает Верону, где развивались события шекспировской «Ромео и Джульетты». Вот он там идет по каким-то местам, вспоминает фрагменты произведения, Италия современна. И это будет хороший очерк, даже такой не литературный, а скорей как заметки путешественника.

Но если к этому человек добавит какую-то острую эмоцию, например, он поехал в Верону в период личной драмы, и будет мысленно, остро разговаривать со своей любимой или любимым, обсуждая обиды, свойство разлуки, то, как изменилась любовь, обесценилась или нет. Позволяя при этом какие-то откровенные воспоминания или, может быть, обидные рассуждения, вот тогда это будет уже – эссе. Это будет та художественность в образе мысли, впечатление, возложение, за которую, как говорится, придется ответить, как по полной программе ответил Розанов за свое «Уединенное».

Как же начинается «Уединенное»? Вот что говорит об этом сам Василий Розанов: «Человек о многом говорит интересно, с аппетитом, но по настоящему – только о себе. Сперва мы смеемся этому выражению, но потом становится как-то грустно: бедный человек, у него даже хотят отнять право поговорить о себе».

« Шумит ветер в полночь, – пишет Розанов, – и несет листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицание, вздохи, полумысли, получувства… Которые будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что «сошли» прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья – без всего постороннего… Просто, – «душа живет»… то есть «жила», «дохнула»… С давнего времени мне эти «нечаянные восклицания» почему-то нравились. Собственно, они текут в нас непрерывно, но их не успеваешь заносить, – они умирают. А потом ни за что не припомнишь. Однако кое-что я успевал заносить на бумагу. Записанное все накапливалось. И вот я решил эти опавшие листы собрать.

Зачем? Кому это нужно?

Да мне нужно. Добрый читатель, я уже давно пишу «без читателя», – просто потому что нравится. Как «без читателя» и издаю… Просто, так нравится. И не буду не плакать, не сердиться, если читатель, ошибкой купивший книгу, бросит ее в корзину».

Неоднократно обращаясь к читателю, Розанов вместе с тем сам говорит, что для него это некоторое гипотетическое понятие. Но опять же, он не может представить себе безличного читателя, который ему либо интересен, либо нет. Так в «Опавших листьях» или в «Мимолетном» нет-нет, да и будут уже проскакивать такие мысли Розанова и как бы беседы его с читателем совершенно другого толка. Как, например, взял читатель «Опавшие листья» и сказал: «А ну как развлеки меня, Розанов». «Нет, читатель, я тебя развлекать не буду, я лучше дам тебе по морде, больно дам. Вот это и будет твое самое настоящее развлечение».

Представляете себе, какую радость испытывали читатели, читая такие непонятные обращения к себе. Перед ними, буквально за несколько фрагментов, могло быть написано, как ему дорого просто человеческое понимание, на которое он рассчитывает, публикуя вот эти свои мысли, почти на правах рукописи.

«Из безвестности приходят наши мысли и уходят в безвестность. Первое: как ни сядешь, чтобы написать то-то, – сядешь и напишешь совсем другое. Между «я хочу сесть» и «я сел» – прошла одна минута. Откуда же эти совсем другие мысли на новую тему, чем с какими я ходил по комнате, и даже садился, чтобы их именно и записать…»

Постоянно все менялось, все переосмысливалось. Розанова очень часто сравнивали именно с мыслями Паскаля, но у Паскаля это была действительно конкретно высказанная мысль по поводу, без каких-либо противоречий. Мысли были разные, хотя тоже глубоко личностные, но, наверное, менее литературно-проблематичное произведение, чем получилось у Василий Розанова.

У Паскаля есть такая мысль: только закончив произведение и, вообще закончив работу над чем-то, мы только-только начинаем понимать, как нужно было начинать, и как нужно было написать. Не зря говорят, что мысли и идеи носятся в воздухе. Розанов замечал примерно то же самое.

И говорил Розанов еще о том, что «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию». Время, в котором жил и работал Василий Розанов – конец девятнадцатого, начала двадцатого века – предреволюционная пора в России, начало активной общественно-политической жизни.

В книге Розанова «Уединенное» вы найдете очень емкие определения против общественности, против общественного сознания. Розанов всегда говорил о том, что свои поступки и мысли свои человек должен соотносить с Богом. И никак не могут объединяться абсолютно разные люди ради какой-то идеи, если под этим не стоят проблемы личности, проблемы неустроенности в жизни. Человек бежит от своих проблем в общественную деятельность, получаются революционеры и, к сожалению, как правило, в итоге руководят процессом далеко не лучшие люди и им бы лучше с Богом поговорить.

Возвращаясь к литературному процессу – именно здесь Розанов скажет и о Гутенберге и о том, что литература стала продажной – все именно в этой работе. О том, что «медным языком печатный станок Гутенберга облизал всех писателей» и они забыли, что такое свое, личностное. Появился рынок литературы, литература стала продажной, стали продавать талант – это ужасно, потому что первородная ценность творческого процесса была потеряна.

И еще одну особенность в литературе отмечает Розанов: «Малую травку родить – труднее, чем разрушить каменный дом. Из «сердца горестных замет»: за много лет литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал, что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее – как все люди жадно хватаются за книгу, статью.

Но с какой бы любовью, от какого бы чистого сердца вы не написали книгу или статью с положительным содержанием, – это лежит мертво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.

– «Не хочется, скучно, надоело». Заранее знаем…

Вот веселее жить, когда люди любят пожар. – Любят цирк. Охоту. Даже кто-нибудь когда-нибудь тонет, – в сущности, все любят посмотреть: сбегаются. Вот в чем дело. И литература сделалась мне противна».

Вот отсюда еще и уход внутрь себя, довольно-таки смелый, и рассуждения, где-то признанные в обществе неприличными, и такая вот исповедальность. Неоднократно Розанов в своих работах говорит: «Я не пишу, я проговариваю, я исповедаюсь, я размышляю, я делюсь. Это не есть то, что можно продавать как какую либо вот ту самую общественную ценность или что мои книги могут иметь какое либо общественное значение», – однако очень даже имели.

Говоря о себе, как он и обещал в самом начале, он говорил, что человека больше всего занимает он сам. «Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь». Вот эта заметка на Троицком мосту. Постоянно подчеркивая, что он записывал течение жизни.

Все «Уединенное», да и все его работы состоят из комментариев за нумизматикой, в клинике, на извозчике, в вагоне, когда болел живот, когда ночью не спалось. То есть абсолютное общение с живым реальным человеком, который каждую минуту способен иметь точку зрения на разные события.

Безусловно, очень он писал много о религии, о Боге, говорил: «Бог – это моя жизнь, самое «теплое» для меня». Он мог бы отказаться от даров, от литературы, от будущности, от всего, «но от Бога я никогда не мог бы отказаться. Бог – это моя жизнь. Я живу только для Него. Вне Бога – меня нет. Что такое Бог для меня? Моя вечная грусть и радость. Особенная, ни к чему не относящаяся. Так не Бог ли «мое настроение»? Я люблю того, кто заставляет меня грустить и радоваться, кто со мной говорит; меня упрекает, меня утешает. Это Кто-то. Это – Лицо. Бог для меня всегда «он». Или «ты», – всегда близок. Мой Бог – особенный. Это только мой Бог; и еще ничей. Если еще «чей-нибудь» – то меня это уже не интересует».

И всегда Розанов будет говорить, что религиозный человек выше мудрого, выше поэта, выше победителя, выше оратора. Будет говорить, что в русской религии, особенно в православии и в христианстве, все в России неотделимо от церкви. И это особенность именно русских людей; эту особенность, кроме Розанова, в это же время подметит и Блок, и Горький. Феноменально разные и в жизни, и в творчестве люди, но очень серьезно перед революционными потрясениями, перед технократическим нашествием на душу, люди обладавшие, безусловно, каждый своей гениальностью и думавший о том, что же будет с душами людей дальше.

Как это все изменится? Как человек должен сохранить в себе то человеческое, что тот же Блез Паскаль в своих мыслях назвал «робким мыслящим тростником». Иначе человек, если он перестанет думать, если он перестанет роптать, если он перестанет противопоставлять себя миру и вместе с ним уединяться, то он просто перестанет быть человеком. Очень много об этом тоже в работе Розанова «Уединенное».

По поводу вот объединения таких общественных он всегда говорил, что «Только одно хвастовство, и только один у каждого вопрос: «Какую роль при этом я буду играть?» Если «при этом» он не будет играть роли, – «к черту». (За нумизматикой; о политике и печати). Отсюда, он говорит, неудовлетворенное самолюбие, неустроенная личная жизнь, определенная беспочвенность, отсутствие семейного быта.

Наблюдая каждый раз за каким-либо политическим собранием, Розанов очень активно везде ходил, он сам проводил собрания. У них с Гиппиус и с Мережковским, как вы знаете, было религиозно-философское общество, там бывал практически весь Петербург. Очень любил Розанов посещать парламентские заседания, старался проникать в Думу. И везде он смотрел, какие люди объединились? Что на самом деле стоит за каким-либо красноречием? Где правда, в какую сторону пойдет Россия? О чем заговорили депутаты из народа?

Это был действительно такой, знаете, рентген, детектор, лакмусовая бумажка, поэтому он всегда был разный. И попытка выбрать какие-то однозначные суждения Розанова (за что ему потом и пеняли) было одним из поводов к долгому забытью. Его невозможно было построить в определенную систему – такой он был разный. Это правильно, потому что против всех систем он и протестовал.

Он говорил при этом: «Религия есть самое важное, самое первое, самое нужное? Кто этого не знает, с тем не для чего произносить «А» споров, разговоров. Мимо такого нужно просто пройти. Обойти его молчанием. Но кто это знает? Многие ли? Вот отчего в наше время почти не о чем и не с кем говорить».

Это учитывая то, что здесь же в «Уединенном» вы найдете тревогу Розанова о том, что люди перестали трудиться иметь собственное мнение. Они научились читать газеты и поддерживать те или иные споры, а между тем работу духа никто не отменял. И человек просто обязан иметь свое собственное суждение, менять его и быть разным. Поэтому Розанов иногда мечтал, что, наверное, когда-нибудь не будет газет и люди все-таки научатся нормально друг с другом разговаривать. Но газеты не отменили, а теперь у нас еще и интернет появился. А вот проблема есть ли с кем и о чем на самом деле поговорить по-прежнему осталась.

Ну и конечно массу забавных рассуждений и высказываний о себе здесь приводит Розанов и говорит: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти. Или еще: «Это золотые рыбки, «играющие на солнце», но помещенные в аквариуме, наполненном навозной жижицей. И не задыхаются. Даже «тем паче»… Это неправдоподобно. Но, однако – это так. Бог меня всего позолотил, до чего же я это чувствую».

И буквально через несколько минут он может сказать, что Бог так сильно надымил мною в мире, что даже непонятно когда этот дым развеется и когда станет видно, какой я есть на самом деле. 

Тема духовной жизни идет лейтмотивом. И вот Розанов пишет: «Я начну великий танец молитвы. С длинными трубами, с музыкой, со всем: и все будет дозволено, потому что все будет замолено. Мы все сделаем, потому что после всего поклонимся Богу. Но не сделаем лишнего, сдержимся, никакого «карамазовского»: ибо и «в танцах» мы будем помнить Бога и не захотим огорчить Его. «С нами Бог» – это вечно».

Просто обращаю на это ваше внимание. Очень часто Розанова называют богоборцем. И его сложную дорогу к Богу как-то позволяют воспринимать и трактовать однозначно. Я думаю, для него действительно во всех его работах отношение человека и Бога были одной из самых важных тем.

Книга вышла в марте 1912 года. Так сказать, в книжную лавку поступила в конце мая. Поступило сообщение в главный комитет по печати, и уже в начале июня было принято решение о том, что тираж должен быть изъят. Книгу признали порнографической ни много ни мало, и тираж все-таки был изъят. Автора приговорили к десяти дням ареста, последовала апелляция. После чего пересмотрев дело еще раз, пришли к выводу, что автора можно не наказывать, тем более, амнистия подвернулась. Из книги же можно было изъять всего около десяти страниц, в остальном виде она ничего опасного и порнографического из себя не представляет.

Подобный инцидент только подогрел интерес читателей к книге. Во-первых, появились уже очень резкие отзывы. Горький, прочитавший книгу до печатания, сразу написал Розанову: «Представляю себе, как всех взбесит, озлит и оставит в недоумении ваша книга». Хотя сам дал высочайшую оценку, назвав при этом Розанова «удивительно несвоевременным человеком».

Многие, высоко оценив его «Уединенное», потом предъявляли множество претензий к его последующим работам. Розанов, как вы знаете, в таком же жанре написал еще «Мимолетное», «Сахарну», два тома «Опавших листьев» и «Последние листья». И очень часто цитируют много таких болезненно негативных высказываний в книге «Апокалипсис нашего времени», особенно в неизданной части.

И, тем не менее, когда Розанова спрашивали, зачем и почему и как он это делает, он всегда говорил, что никогда ни в чем он не предполагал такую массу внутреннего движения, «из которой сплетены мои годы и часы и я пишу об этом. Я несусь как ветер, не устаю как ветер. Я все время выговариваюсь, я все время исповедуюсь. Куда я несусь? Зачем? И наконец, спросят меня: «Зачем ты пишешь и что ты любишь?» И я скажу: «Я люблю мои ночные грезы».

Последующие его произведения были встречены именно теми, кто принял «Уединенное», в штыки, сказали, что он исписался, пошел не в ту сторону с этим жанром, стал менее остроумен, более скучен, менее наблюдателен.

Я лично думаю, что дело в том, что его книга «Уединенное» настолько всколыхнула у людей то сокровенное в душах, что у них было, что каждый из них придумал себе то продолжение, которое понравилось бы лично ему. Но Розанов сам не знал, что ему понравится, и о чем он будет думать и как он об этом напишет.

Негативные отзывы остановили его. И второй короб «Опавших листьев» уже не был им издан. Уже резко он сократил и «Мимолетное» и «Сахарну». Но, слава Богу, сейчас все восстановлено, и можно в полном объеме ознакомиться с этими странными фрагментарными эссеистическими собраниями сочинений Василий Васильевич Розанова.

На этом наша с вами сегодняшняя программа закончена. Всего вам доброго, до свидания.
СМОТРЕТЬ ЗАПИСЬ ПРОГРАММЫ