Сайт писателя Ирины Шухаевой

- Спит?
— Спит…
— Часок-другой у нас есть…

И началось. Шла по рынку Пила, и набросилось на нее Уныние, да терзало ее Отчаяние! Муж Пилы, Прил продался Соблазну и бегал к любовнице Лире.
Пришла Пила домой, выпрыгнула с газетных строчек Провокация «избавлю навсегда от разлучницы». Да и адрес-то – рукой подать.
Там Злоба да Обида резвятся. Фото нужно, чтобы Лира одна была. Тут и Месть нарисовалась, возле сердца брошкой прикололась – от пакостница!
Шла Лира с работы домой. Подходит по дорожке к подъезду, а на плечах у нее Усталость сидит, гирями тяжеленными разминается, мозги Лире туманит.
Видит Лира Пилу, да и Страх в затылке колючками свербит. Смотрит Пила на Лиру, а Отвращение ей тщательно горло сковывает. Тут еще от жвачки на асфальте Унижение отлепилось и поползло у них по ногам от пяток до затылка.
Одной из первых Справедливость во сне зашевелилась.
Посмотрели друг на друга женщины, и пошли каждая своей дорогой.
А Прил возле светофора в машине сидел, думал, почему Лира на звонки не отвечает? А Лира вслед Пиле в окно смотрела, а та шла, слезы вытирала. И плюхнулся на Лиру Стыд – и давай пощечины лепить. Щеки все еще горят…
А у светофора из соседней машины скорой помощи Совесть выбралась и в открытое окно к Прилу залезла. Чемоданчик медицинский чуть не застрял. Открыла его Совесть – и давай Прилу уколы делать. Да перестаралась. Сердце-то Ложь опутала – не выдержало оно. Еле откачали, долго потом еще Раскаяние трудилось, а Прощение ему до сих пор помогает.

Андрей Парошин читает миниатюру “Пыль на абажуре”. Презентация книги Ирины Шухаевой “Опоздать вовремя”. Октябрь 2014.

Рыжий абажур не хотел тонуть. Это было странно. Игорь вошел в море прямо в джинсах и в ботинках, полных песка. Песок размок сразу, и каждый шаг был тяжелым. Море не хотело его. Но он зашел достаточно далеко, прежде чем отпустил абажур. И вот теперь тот не хотел тонуть. «Наверное, это пыль мешает ему утонуть», — подумал Игорь сквозь тяжелую тупость, напавшую на него. «Интересно, какие буквы надписи размоются первыми – «Л» или «Ю»… Медленно намокала потрепанная бахрома.
Да, это виновата пыль. Теперь она уже не смешная. Абажур и сниматься не хотел с высокого потолка, Игорь просто сдернул его, и пыль вместе со штукатуркой посыпалась на него.
Откуда всплыл сонно-сердитый Иркин голос:
— Игореша, не облизывай пальцы, он же весь в пыли.
Игорь смеялся, плевал на палец и продолжал писать на пыльном абажуре. Только Игорь, стоя на стремянке, мог дотянуться до абажура. Ни Ирка, ни ее мама не могли этого сделать.
Когда они познакомились и впервые под утро пришли к Ирке, Игорь заметил пыль и попросил стремянку – сделаем маме сюрприз – вытрем пыль. Было смешно. Потом он уехал в Москву, она ждала его в своем городе солнца у моря. Он звонил, говорил… Приезжал всегда рано утром, когда Ирка еще спала. Она была большая соня, очень любила спать. Он привозил розы огромными букетами. Под цвет абажура и бахромы, букеты они называли “солнечный” и “опаленный”. Пока Ирка просыпалась, Игорь добирался до абажура и вытирал пыль. Это была их маленькая традиция. Они шутили: наши тайны знают трое: ты, я и пыльный абажур. В следующий раз на абажуре он написал «Игорь», но соседи наверху перестраивали квартиру, надпись превратилась неизвестно во что. Две недели у него так и не было времени добраться до абажура, расставаться было все труднее. Он умудрялся приезжать иногда на выходные, Ирка становилась все грустнее, ее мама тоже была напряжена. Он не хотел менять свою жизнь: дочь еще не выросла, стресс. Тем более — так много общих знакомых…
На лето Игорь приехал по работе с семьей, это была настоящая пытка. Олька, дочка Игоря, больше всего любила часами бродить с Иркой вдоль диких пляжей… Татьяна, его жена, постоянно устраивала истерики прилюдно…
Потом вырвался осенью, пыли накопилось достаточно. Тогда он написал это слово. Ирка разочарованно вздохнула. Другое слово он так и не смог ни сказать, не написать. Обещал приехать в следующий раз навсегда.
Но то, но это… Время… Было как-то неловко звонить… Однажды во сне ему приснилось, что под абажуром зажглась черная лампочка, а пылинки начали взрываться. Наверное, это было в ту ночь, когда их не стало…
«Кого — их?» – тупо спросил он Иркину маму, сгорбившуюся и постаревшую.
«Ты же знал, что ей нельзя беременеть», — прохрипела она и вдруг крикнула: «Да унеси ты этот чертов абажур! Только пыль собирает!»
И он унес.
«Ира! Куда ты?» — разнеслось над опустевшим пляжем. Игорь вздрогнул и обернулся. К нему, брызгаясь, бежала девочка, а за ней еле поспевала вторая, постарше.
«Дядя, ты чего плачешь? – спросила девочка. – Ты утопил свое солнце?»
Абажур стал тонуть.
Почему он тогда написал «Целую»?
Почему не написал «Люблю»?

Все как-то невозможно. Может, у всех так много родственников, у которых тоже было много родственников, которые умирали и почему-то некому было ухаживать за их могилами? А это нехорошо, невозможно просто.
Ваня Черенков рос впечатлительным мальчиком. По непонятному совпадению, мать и отец в один день, 8 октября, обязательно должны были быть на разных кладбищах. А в большом городе все кладбища так далеко друг от друга. Родители ругались, куда ехать важнее и в пылу спора говорили ужасные вещи. Ваня глубоко верил, что главное — это чтобы тебя помнили после смерти, что надо сделать в жизни что-то такое, чем-то стать. Он поэтому с ужасом слушал родителей, что чья-то жизнь прошла впустую — поминать-то нечего. И Ване становилось страшно, он начинал волноваться за свою жизнь.
Он начал заранее дергаться — вдруг баба Маня и баба Клава по невозможному совпадению тоже умрут в один день. Ему тогда придется разрываться, ведь он уже точно знает, где их похоронят. А бабу Клаву вообще в деревне. Что же ему — каждый раз ездить за 150 километров?
Ваня становился странным и замкнутым, все время украдкой рисовал какие-то схемы и что-то считал. Родители замечали в нем эти внезапные перемены настроения и пытались консультироваться с врачами, но на приемах Ваня выглядел совершенно нормальным мальчиком. Угрюмость и молчаливость находили на него временами, он становился бледен, и в глазах появлялась какая-то мука, особенно если он рисовал эти свои непонятные схемы, которые всегда прятал.
Он пытался заранее, продуманно спланировать свою жизнь. Предполагал, вычислял, рисовал разные календарные схемы, заполняя для начала дни уже умерших и пытался предположить, в какие дни лучше умереть бабе Мане и бабе Клаве, когда чаще других дней будет выпадать выходной, что ему, занятому жизнью, будет очень удобно. Потом он стал вписывать в свои схемы и родителей. То, что они все умрут, совсем не пугало Ваню, а со временем даже перестало огорчать.
Потом он вдруг вспомнил, что должен будет ухаживать за садом, когда вырастет. Он видел, сколько времени баба Клава и мама тратят на всякие кусты и грядки, особенно весной и осенью. Это тоже надо как-то учесть. А ведь еще надо цветы, чтобы было красиво. А папа еще вторую теплицу собирается строить, зачем так много? Хоть бы с ним посоветовался. Но Ваня боялся насмешек и ни с кем своими мыслями делиться не собирался. Да, еще и баба Маня ему свою старую дачу оставит, а там двадцать соток.
Ваня понял в чем выход — у него должно быть много детей. Он рано женится, вырастит их и распределит между ними обязанности. Иначе он не успеет в жизни ничего такого сделать, а без этого нельзя.
А вдруг у жены… Нет-нет. Жена должна быть без дачи и без родственников, а то они не справятся. И детей должно быть так много, чтобы не волноваться, что вдруг кто-то из них умрет, как в деревне у бабы Клавы часто бывает, или украдут вдруг кого, не дай, конечно, Бог, как соседнего Кольку. Да и жена должна быть очень здоровая — ей же придется родить много детей.
Ему нравилась одна тихая девочка из детского дома, она всегда прилипала к забору, когда они шли из школы. Ваня решил, что она ему подходит, только неизвестно, как у нее со здоровьем.
Самое страшное было в том, что он сам разрушал все свои построенные планы. Он пытался быть изначально практичным до конца, и тогда все рушилось. Ведь для жены и большого количества детей должна быть большая квартира и много денег, а где он их возьмет? Нельзя ухаживать за садом, то есть за двумя, за всеми могилами, за детьми самими и еще зарабатывать много денег. А еще кем-то стать, сделать что-то такое?
Ваня снова становился мрачным и раздражительным. Над ним нависала мысль, что его жизнь пройдет впустую. Но жить с этой мыслью он не мог ни дня и начинал все планировать сначала, пытаясь что-то изменить. Сперва получалось, но из подслушанных разговоров выползали все новые и новые упущенные обстоятельства. Чтобы не замыкаться на родителях, Ваня внимательно слушал все, что говорят между собой взрослые в транспорте, в магазине, на улице, впитывал все, как жадная сухая губка, и выжимался потом на новые варианты, которые требовали проработки. И Ваня снова упрямо рисовал схемы своей будущей жизни.
Иногда рушилось все и не только из-за материальных Ваниных просчетов, а из-за моральных и других неуправляемых обстоятельств. То ему вдруг казалось, что жена внезапно умрет при родах и он останется один с маленькими детьми… А пока найдешь другую, тоже без дачи и без родственников, и очень опять же здоровую… А ему нравилась та девочка, и он не хотел, чтобы она умирала…
То вдруг сам он попадал в катастрофу и не мог уже сделать ничего такого, мерещились ему картины собственной беспомощности и ненужности… Как лучик только мелькала эта девочка, но ведь она бросит его такого больного…
То виделось ему, что просто все живы-здоровы, но дети выросли непослушными и без уважения к нему… Да и просто каждому из них тоже надо тщательно спланировать свою жизнь, вот и будут жить каждый по-своему, а он останется один, ну, даже если с женой — то все равно — они уже очень старые (это было самое ужасное), ничего делать не могут. А их зовут одинокие могилы и старые больные деревья в саду…
Ваня Черенков вскоре сошел с ума и умер. Он был один сын у мамы с папой, кто же будет ухаживать за их могилами?

Когда Вы встречаетесь с женатым мужчиной,
Вы едите объедки с чужого стола.
(Барбара де Анджелис, известный американский психолог).

Сперва нам подали коктейль. Было легко и весело потягивать из трубочек разнослойную жидкость, непринужденно развалившись. Наши глаза подогревали друг друга, катализируя и без того уже понесшийся процесс — ах, любовная химия!
Потом мы поменялись трубочками, и оказалось, что вкусы из других бокалов нам тоже приятны. И ощущался легкий голод по душевной, открытой беседе.
И явились закуски. Оказалось, что мы оба не любим салаты. И стали складываться из разных отдельных кусочков: сладких, горьких, соленых, кислых, острых, наши рассказанные друг другу жизни. И показалось: как мы близки…
Пора, пора придвинуться друг к другу и есть из одной тарелки волшебный горячий суп, обжигая друг друга вкусными, давно забытыми впечатлениями. Так мы теперь «одним дыша, одно любя».
Ну, вот уже и легкое насыщение, и впереди – вторые блюда. Какой гарнир, я вас умоляю! Только самое-самое, дорогое, изысканное, приготовленное только для нас, уже способных оценить исключительность нашей трапезы.
И вот замаячила сытость, максимальная наполненность друг другом. В сладкой истоме ожидаем десерт, щеголяя всевозможными изысками.
И вдруг! С оглушительным грохотом и звоном откуда-то сверху на нас посыпались обломки дерева, осколки бокалов и тарелок, столовые приборы. И, что самое отвратительное – остатки давно испорченной еды. Что же это было? Ах, это сломался твой собственный стол!.. А когда же в последний раз твой стол был накрыт по-настоящему? Впрочем, неважно.
Так вот где мы были!
Вот почему над нами не было неба, не светило солнце, не подмигивали звезды…

Памяти отца

Энн задумчиво смотрела на чистый лист в блокноте. Ничего не получалось, и не хотелось. Барбара звонила в дверь уже несколько минут. Надо идти открывать.
— Привет, ты неважно выглядишь. Готово?
— Нет, проходи, просто поговорим.
— Энн, ты опять за свое! Надо усваивать уроки жизни. Я просила – напиши все кратко и связано, чтобы мы могли обсудить все и разобраться…
Барбара сердито взяла блокнот, из него выпала записка. «Нюрка, я уже скучаю…» Первое слово было написано на русском языке.
— Это прозвище он придумал только для тебя?
Энн пожала плечами.
— Не совсем. Это типа «своя, родная». Мое имя можно так произносить в России.
Она взяла записку из рук Барбары.
— Знаешь, Барб, ты классная подруга, ты профи, ты сильный психолог, ты мне очень помогла тогда…
— Ты хочешь меня послать? – с профессиональной готовностью спросила Барбара.
— Нет. Просто сейчас такой момент, когда… Как говорит Грэг – все настоящее. Это не надо анализировать, это надо… Сейчас надо просто жить. Я тебе позвонила – я тоскую… Это не тревога, не отсутствие доверия, не новый комплекс… Нет, мне просто хотелось не быть сейчас одной. Я скучаю… Я просто его жду и мне это нравится. А Грэг… Знаешь, бывает так, я теперь знаю… Когда люди все время вместе…
— Достойное оправдание, — перебила Барбара, — тому, чтобы отпустить почти мужа в эту чумовую Россию неизвестно зачем!

Ира нехотя оторвалась от экрана компьютера. Восемь утра – исключительно ей принадлежащее время жизни, особенно когда все на даче и день выходной. Но кто-то, желающий, чтобы она взяла трубку, этого не знал. «Дудки, — сказала Ира звонящему телефону, — пусть парится автоответчик. Я вообще типа уехала…» И с кухни донесся незнакомый мужской голос, говоривший с едва уловимым акцентом.
— Здравствуйте. Простите за беспокойство. Здесь уже рано. Я долго искал телефон этой квартиры. Здесь когда-то жил врач… Петр Иванович…
Ира подошла к автоответчику и замерла.
— Я знаю, что он давно умер. Я много лет был в другой стране и ночью улетаю. Искать в Москве долго и сложно. Позвоните мне в любом случае…
Ира сдернула трубку, она чуть не упала.
— Я… Здравствуйте… — ее голос вдруг стал хриплым и задрожал. – Я его дочь… Ира, старшая, а вы кто?
— Я Грэг… То есть Григорий… Когда-то он меня… Это долго… Вы могли бы мне объяснить, как найти его могилу. Я должен…

Энн догнала Барбару на улице.
— Барб, пойми. Он просто мой. Господи, когда это есть – это так просто. В тот вечер мы долго сидели в ресторане и смотрели друг на друга. А потом он просто подошел и сказал: Я Грэг, пойдем домой… Мне кажется, я все время, всю жизнь была с ним… Нам даже аппендицит в один день вырезали, мне у тети Дженни, а ему – в колонии. Да, он сидел…

Они шли молча. Он явно волновался, она за ним наблюдала. «По виду – чуть младше меня… Значит, кто-то из пациентов. Странно… И этот оранжевый платок из кармана торчит… Нелепо, но ему идет…»
— Когда он умер, в каком месяце?
— В марте…
— Сколько вам было?
— Тринадцать… Ну, почти четырнадцать, а сестре только шесть исполнялось…
— А ему?
— Сорок два. Так и осталось… Все, что дальше – было бы… Мы почти пришли. Вон, видите, уникально кривая береза – там его могила…- Ира остановилась. – Хотите, идите один, а я здесь покурю…
— Вы боитесь?
— Нет, вам же надо… Что я, надсмотрщик что ли? Неловко…
Он неожиданно, но уверенно взял ее за руку.
— Идемте вместе. Я – не чужой. Я хорошо вас помню.
Ира привычно приготовила место для свечек. Ветра не было, и они легко загорелись. Ира закурила, он полез в карман и вынул оттуда старый клубок оранжевых ниток. Положил к памятнику.
— Все, Петр Иваныч, отбегался… И Нюрку свою нашел…
Ира машинально потянула к клубку. Он перехватил ее руку.
— Пусть лежит!
— Погоди… Это же я покупала, в галантерее далекой у леса, папа просил. Срочно было нужно… Мне еще влетело, потому что я домой вернулась, чтобы спросить – побледнее или поярче. А папа рассердился – конечно, самые яркие, а я откуда знала…
— Это для меня, — сказал он хрипло.
— Гришка! Гришка-беглец! Вспомнила! Вот почему ты сказал, что помнишь меня. Ты еще у нас дома был, у нас были гости, а папа тебя с работы привел… У тебя еще пуговицы к пальто оранжевыми нитками были пришиты… Смешно…
— А ты была противная важная девчонка с длинным хвостом. Играла на пианино… Так хотелось тебе снежок за шиворот засунуть…
— Я не противная была, а серьезная… Ты, между прочим сосиски воровал из морозилки… Я тогда к папе пробралась и говорю: твой странный мальчик на кухне сосиски ворует прямо из морозилки и за пазуху кладет. А он мне: тебе что, сосисок жалко? Ты же все равно их не любишь… А мне не жалко было, мне было за тебя холодно. Можно же было в пакет положить… Ты еще исчез как-то незаметно.
— Так я еще пачку «Беломора» прихватил и рубль из его кармана. Мне потом казалось, что он специально для меня оставил. Я опять тогда бежал из больницы… У меня до него другая докторша была, тупая… А он зашел тогда в палату и говорит – пойдем, покурим… И сразу в лоб: ну объясни мне, чего ты к ней бежишь? Она ж об тебя окурки тушит пьяная и воровать посылает. А я ему: ты, мужик, умный, с бородой, а м…к – она ж мне мать… Она своя, родная… Он долго тогда курил молча, а потом сказал – когда опять соберешься бежать – скажи. Я ему и сказал в тот день… Верил я ему… И дом у него был настоящий, я долго потом мечтал и об отце таком, и о доме… Тебе, противной, завидовал… И мама твоя мне понравилась, только моя все равно самая лучшая… Знаешь, я и сейчас так думаю…
— А мама папу потом сильно ругала, мол, неприятности на работе будут, что-то там про ответственность… А папа смеялся и говорил – он все равно сбежит, так я хоть покормлю и папирос дам. Глядишь, не сворует…
— Да‑а… домой я прибежал, ничего не украл, только мамка по пьяни сгорела… А отца и не было…
— А у меня был… то есть все равно есть… ну, связь есть, чувствую я…
— И еще у меня дома пластинка была одна. Она же и любимая – про оранжевую маму… Все вокруг такое серое было, холодное, грязное, а там – оранжевое… Я этих ниток оранжевых наворовал… Все зашивал оранжевыми нитками, я и маме пуговицы ими пришивал… А ребята в отделении их сожгли, пока я спал… Вот Петр Иваныч мне и принес тот клубок перед последним побегом. Больше меня в больницу не возвращали – сразу в колонию… Я думал, он от меня отказался…
— Нет, он умер… Ты в феврале был, а в марте он умер…
— Я же не знал. Столько лет с ним разговаривал… Мечтал: вырвусь, поднимусь, как-нибудь дождусь его возле больницы и скажу: пойдем, Петр Иваныч, покурим… А он бы меня такого не узнал, а тут я ему этот клубок…
— А он про тебя говорил, что ты человеком станешь, когда набегаешься… У него своя теория была – настоящие герои рождаются только на помойках… Он вас так и называл – мои герои… А кому сказать смешно – герои из отделения острых психических больных… Страшно ж подумать, сколько вас туда везли… здоровых, просто изуродованных… семьями… Он все время говорил – кабы мне волю дали родителей лечить… Пороть по субботам…
— Вам долго звонили его… ну…
— Ага, родители героев звонили, ведь были разные… Кто там после шока и…
— Ладно, не такие, как я…
— Да. Вот их родители звонили и маму спрашивали: как нам теперь жить без него?
— Хороший вопрос… Мама больше замуж не вышла?
— Нет.
— Прости за бестактность. Ты часто здесь бываешь?
Гриша открыл кейс, достал бутылку водки и полбуханки черного хлеба. Ира кивнула.
— А я как-то растерялась… Не взяла ничего…Хотелось бы чаще бывать…А сюда все время кто-то приходит. Часто цветы новые искусственные, иногда то, что осталось от живых. Однажды вся могила была устлана тюльпанами. Потом случайно узнали – это были его одноклассники. Один из них цветами занимался, вот и принес, Петьке…
— Да, хотел бы я так умереть…
— Типун тебе на язык! Неправильно сказал.
— Согласен. Хотел бы я так прожить…
— А ты кто теперь?
— Врач, Ира. Хирург.
— О как! А папа тоже мечтал стать хирургом, только ему здоровье не позволило.
— А мне биография не позволяла… Здесь… А там выучился. Давай помянем… Ведь вот как бывает – поговорил, накормил, ниток да папирос дал, а всю жизнь рядом… А иной раз трется рядом кто-то постоянно – а зачем? Уйдет – не вспомнишь… Я когда свою встретил, что-то екнуло, будто ушел он от меня, совсем… Так показалось мне… Скоро свадьба, я счастлив и решил сказать ему об этом… А сейчас стою – одной ногой в детстве, будто где-то пластинка играет, там оранжевый верблюд, и Петр Иваныч подойдет и скажет: пойдем, покурим. Как ты плачешь вот так легко, не стесняешься, просто по-настоящему светло плачешь… Я всегда буду с ним разговаривать, особенно на операциях… И нитки хирургические для меня – оранжевые, это связь, это жизнь… Всегда буду с ним разговаривать…
Он пил уже из горла, хлеб кончился, свечки догорели, а он все говорил, говорил… Кладбищенские вороны деликатно ожидали, когда уйдут люди, но потом разлетелись. Видимо поняли, что им не съесть оранжевый клубок.

Ух, ты! А кто это таким холмиком густым расположился? Тру руками листочки и — о Боже!— до чего ж ты пряная, сочная, как во хмелю колышешься, мята моя, мята, холмик зеленый, дух полевой. Ох, какая легкая горечь во рту осталась, ох, как я тебе сейчас плакаться буду, утешения просить.
А ты самозванка, однако, спрятала мою тую подушковидную, да та видно не в обиде — в тени сидит, от жгучего полуденного солнышка бережется, еще маленькая, зато вся зелененькая… Все с этим… чтоб ему там икнулось… ездили на Белую Дачу выбирали… Ух, зла не хватает. Точно: за три часа дороги в электричке все слезы кончились. Нет, еще шмыгают немножко… Кстати, мы с ним тогда еще сирень, можжевельник, розу и жасмин купили, как они себя чувствуют в этом зное?
А вот дудки. Не пойду искать. Пусть вообще все посохнут и никакой о нем памяти не будет. Мята вот пусть растет, сама, пряная такая, зеленая. И никто за ней никуда не ездил. Да-да… И не гладил меня по ноге, и не целовал… Н у вот опять… Такая сушь, надо слезы куда-нибудь собирать, чего добру пропадать…
На крыльцо пойду, расстраиваться буду как следует, с чувством, с расстановкой… Хорошо… Небо над холмом — рукой облака гладить, живность разная ползает и жужжит, да детские голоса с холма напротив. В сон клонит…
Никакого сна! Ира, марш за блокнотом и пиши как тебе плохо, обидно, какой он гад, а ты белая и пушистая. Как он раньше говорил, что скучает, как… Все, каком кверху!
Жарко, однако. Надо раздеваться совсем. Холм будто вымер, все от жары попрятались, одна я специально порыдать вдали от дома припхалась. Сейчас вынесу топчан и будет суперсолярий.
Лежа как-то менее все грустно. Разнотравье во весь участок: желто-фиолетовое, некошенное, неухоженное.. Редких кустов моих и деревьев не видать, только вспомнить можно, где они…
Ух ты, какие композиции по небу синему плывут… О чем это я? Ах, да. Нельзя выпрашивать любви другого человека, тебе это доподлинно известно. А ты? Слоненок 50-го размера, вырядившийся в короткий шелковый халат и вишневое кружевное белье с чулками! Позор, безобразие!
Надо переворачиваться, а то все белые места обгорят. Продолжаем. Ира, у тебя не было времени в зеркало посмотреть? Если ты родилась рабочей лошадью, с чего ты взяла, что сможешь измениться, стать сексуальной и привлекательной? Еще тратить на это деньги! Лучше бы в сауну сходила, причем не один раз. Сколько раз тебе говорили: сначала надо любить себя!!!
Кто бы это все за мной записал? Надо с диктофоном ездить. А то уже есть охота и попу припекло. Весь пар в пышущий жаром полдень выходит и никакого эффекта. Даже мята слегка приникла. Может, вняла мою обиду, к земле клонится, с духами полевыми делится, счастье мое кличет, молитву листьями шелестит? Вечером с ней поговорю.
Вот благодать — спала два часа, а будто месяц прошел. И кто это ревел два часа в электричке? Жара спала, небо затучилось. Хорошо бы до дождя добежать до автобуса. И пирожка горячего с картошкой в дорожку. И не нужен мне никто… Потом будет вечереть за стеклом, Москва примет меня обратно уже совсем во тьме…

Утро. Солнечное. Будильник еще не звонил. Ладно, встаю. Успею и позавтракать и почистить перышки. Тело отливает свежей бронзой. Ну и что — не худая! Аэробика свое дело постепенно делает. Скоро можно будет покупать новую одежду и радоваться, что хорошо сидит на мне все, как раньше. Лично себе я нравлюсь. Кажется, мята в хрустальной вазе тоже кивает.
Телефон, однако.
— Привет, ты дома?
— Ну, да…
— Выезжаю.
Скажите пожалуйста! А у меня опять куда-то делся весь характер!
Мята моя, мята, холмик зеленый, дух пряный, талисман полевой — жди меня снова!

11.08.06.
Господи, благодарю за все, что у меня есть.
Теперь моя очередь страдать! Ира, прими мои поздравления! Ты еще раз встала на те же грабли…Больно, грустно… Недоумение… Последнее, что у меня осталось – твой ледяной голос, звук твоих шагов… Каждый шаг будто впечатался мне в душу… Ты даже не ответил на мою смс-ку.
Пресыщение…
Это было оно! Подкралось летним зноем, в прохладные вечера. Все мои на даче, мне надо смотреть много фильмов. Ты приходишь: чай, кино, иногда – вялый секс… Когда мы не могли быть вдвоем – рвались друг к другу, и вот наелись… Наверное, надо так думать… Наверное, надо искать какое-то логическое объяснение…
Да, твои обещания посадить для меня розы и ежевику и покататься в «Меге» на коньках, конечно, продлевали мне жизнь…
Какая я же ты крепкая, моя вера в лучшее… А надежда моя – самая живучая в мире… А я…
Все-таки это была любовь, шесть лет непонимания и семь месяцев любви…
Когда люди вовремя встречаются – это здорово, но когда вовремя расстаются – это подарок судьбы. Ведь во мне уже ковырялись червячки – надоело, одинаково все, надоело…
Вчера, после десяти дней разлуки, было упоительно здорово, но если бы не решение о разрыве, что было бы сегодня?
Удаляю бережно хранимые смс.
«Люблю»
«Люблю, как не бывает»
«Ириша, как жаль, что я не пишу стихов»
«Люблю»
Как интересно – по кругу получилось.
НЕТ принятых сообщений.
Может ли так быть, чтобы уходящее чувство оставило за собой предчувствие. Томление, волнение, щемящее чувство близости… Или это от неверия, что любовь ушла?..

Другой дневник.
Начато 17.08.2006г.
Откуда берётся любовь? Как она рождается? Что заставляет по-другому биться сердце одного человека при виде другого? Может из чувства собственничества: «Хочу, чтобы она была со мной»?
Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Жаль, что не со мной. Хочу видеть, слышать тебя, поэтому звоню тебе. Ты кремень — держишься. А может быть, просто почувствовала освобождение от меня? Как камень с души упал. Хочу, чтобы ты была счастлива и ревную тебя к тому, с кем будешь счастлива.
За несколько дней до … ‚я спросил себя: «Если я уйду от жены, я стану жить с тобой?» Даже сам себе не сразу ответил. Но когда смог ответить, ответ оказался отрицательным. Я понял, что потом смогу жить только один. И не потому, что так болезнен, будет уход, хотя он, конечно, будет болезнен, а просто в силу моего характера. Я и сейчас в душе один. Просто есть привычка, и то сознание долга, о котором я тебе говорил.
С осознанием этого пришло понимание того, что надо отпускать тебя. Когда ушёл , почувствовал , что теряю часть себя. Эта часть так и останется с тобой навсегда. Ты никогда не будешь мне чужой.
Ты всегда будешь для меня любимой и желанной.
Я очень боюсь остаться беспомощным. Я это уже почувствовал однажды(беспомощность). Как я завидую людям, которые просто однажды уснули и всё.
Как только подумаю о том, что с тобой будет другой мужчина, горло перехватывает, прямо по Высоцкому:
Был в балете — мужики девок хапают,
Девки все, как на подбор — в белых тапочках,
Вот пишу, а слёзы душат и капают,
Не давай себя хватать, моя лапочка.

Но именно потому, что я на самом деле люблю тебя, я понял, что обязан освободить тебя. Очень обидно было читать про огрызки с чужого стола. Ты обязательно будешь счастлива. У тебя будет любящий, внимательный, обеспеченный муж. С ним вам с Настей будет легко и спокойно. Как у бога за пазухой. Жаль, что я не могу быть для вас таким. Иногда я устаю от себя. Но другим уже не буду. Ты сможешь спокойно заниматься творчеством. Будешь писать добрые интересные книги, сценарии, по которым будут снимать такие фильмы, на которые невозможно будет купить билеты, настолько они будут интересны. За книгами будут записываться, они разойдутся по миру огромными тиражами. А я буду смотреть твои фильмы, читать твои книги и гордиться, что я был знаком с таким великим человеком. А ты даже не узнаешь меня, если мы случайно встретимся на улице. Хотя нет, мы никогда не встретимся. Люди с таким положением в обществе живут, как бы на другой планете, в какой- то другой жизни. И только иногда, наверное, в минуты расслабленности ты будешь думать: «Какая же я была дура, что убила почти целых семь лет в самый разгар жизни на то, чтобы ждать какого- то идиота, его доброго взгляда, доброго слова».
Сейчас я постоянно мечтаю тебя случайно встретить и боюсь, что это произойдёт на самом деле. Боюсь, что это будет очень больно для тебя. Нужно время, чтобы рана, нанесённая мной зарубцевалась. Может быть тогда ты переосмыслишь то, что у нас было и будешь относиться к этому не как к огрызкам с чужого стола, а как к большому тёплому чувству. Неужели абсолютно ничего радостного не было? Ну хоть одна капля? Я всегда хотел помогать тебе. Правда в разные периоды это желание увеличивалось или уменьшалось , но было всегда.
Зимой, когда ты решила порвать со мной, я просто пошёл за чувством, которое так ярко и неожиданно для нас обоих вспыхнуло во мне. Тогда я не задавал себе никаких вопросов по поводу того, а надо ли тебе это. Я пёр, как танк. Всё- таки любовь очень эгоистичное чувство. А, может быть, тебе это не нужно было. Может быть для тебя это были семь лет страданий и мучений и для тебя было бы лучше вообще со мной никогда в жизни не встречаться.
Представляешь, мы с тобой живём в одном городе и, может быть встречались где-то когда-то, но не знали, что станем так близки. А ведь могло так случиться, что и не встретились бы никогда.
Это я думаю, что у тебя рана, а на самом деле, может быть, ты сейчас думаешь: « Наконец-то отвязался». Прости, если обидел. Я не хочу тебя обижать. Очень надеюсь, что хоть немного доставил тебе радости, что хоть что-то ты будешь вспоминать с теплотой.
Да и после того, как мы встретились, всё могло сложиться совсем по-другому.
Представить страшно мне теперь,
Что я не ту открыл бы дверь,
Другой бы улицей прошёл,
Тебя не встретил, не нашёл.
Я очень благодарен судьбе, что это случилось с нами.
Оказывается, моё чувство к тебе никуда не ушло. Видимо, поняв, что надо отпустить тебя, я подсознательно его приглушил. Когда я тебе говорил, что оно ушло, его правда не было. А сейчас я себя отпускаю, и оно возвращается.
Если ты когда-нибудь прочтёшь это, может быть, скажешь, что я решил за тебя, что я хочу уложить тебя с кем-то в постель. Но, как я понимаю, рядом с тобой должен быть человек, с которым ты сможешь пойти в театр, на прогулку, поехать в отпуск. Который будет тебе помогать воспитывать Настьку. Это очень важно — чувствовать, что рядом есть надежда и опора. Готов помочь тебе во всём. Но давать тебе надежду, на то, что я буду с тобой, зная, что не сделаю этого, я не мог. Ты и так долго из-за меня была в подвешенном состоянии. И не одна , и не вдвоём. Я не знаю другого решения. Тебе не сказал всего этого, потому что поступал инстинктивно, и только сейчас уже осмысливаю и формулирую почему именно так сделал. Уверенности в том, что я поступил правильно, у меня нет.
Ты мне снишься. Во сне я чувствую твои руки, твои губы. Вот запаха твоих «духов» не чувствую.
Я тоскую о тебе. Ты мне всегда интересна. Мне интересно с тобой разговаривать. Мне нравится твоё тело. Не хочу писать «было». Хотя понимаю, что уже ничего не будет. Жаль. Помню, как мне было хорошо с тобой.
Может быть, я повторяюсь, но это потому, что пишу я это не сразу, а написанное не перечитываю. Начнёшь перечитывать, захочется что- то поправить, потому что сегодня я это по-другому чувствую, не так, как тогда когда писал. А хочется выразить то, что чувствую. Чтобы это была правда. Так что прости за возможные повторы.
Пишу, потому что хочу, чтобы ты знала, как я всё это чувствовал, а не в качестве оправдания.
Как я скучаю по твоему телу.
Чем дальше, тем тяжелее и тяжелее без тебя. Ты для меня останешься такой же родной и любимой. Умом я понимаю, что у нас уже ничего не будет, а в душе живёт надежда- а вдруг… Не будет просто, потому что ты уже никогда не позволишь, чего бы тебе это не стоило, стать мне таким близким. А жаль. И всё же я верю. И эта вера всегда будет со мной.
Теперь можно не искать тебя глазами в толпе- ты в Крыму. Приедешь загорелая, просто шоколадная девушка. Хорошей погоды, тёплого моря.

Крым. Сентябрь 2006.
Симферополь. Опять сильный ветер. В Макдоналдсе все улетает из-под рук. Но ура – мы уже приехали. Быстро сели в автобус и поехали.
Вот показался Аюдаг, Мишка-гора прилегла к воде, укрывшись пуховым платочком облаков. Над Ай-Петри тучки, тучки, тучки. Да и люди за окном все больше в куртках… А над Кошкиным хребтом гнездятся темно-серые, совсем грозовые мышата… Н‑да…
Совсем при подъезде к Симеизу мы с сестрой заспорили.
Я: бросаем вещи – и сразу в море!
Шура: Надо взять обратные билеты, позвонить, что мы доехали…
Дяденька: Звоните в свою Москву и идите пить водку…
Мы удивленно переглянулись, а дяденька невозмутимо добавил: Третий день в море — 9 градусов…
Скока скока? Это много, пусть остынет…
Дошли до дома. И верно – у них береговой, низовой и всякие пакости – ветер ледяной, солнце в тучах, но море уже 12–15 градусов…
Странно, я пришла на берег, сказала – все, море, я здесь… — и хорошо… Вместо горечи и слез – легкая пустота… Даже перестал смешить мой вопиющий красный цвет волос.
Отдых реши назвать «Крым всухую»…
Я видела две стаи дельфинов и радугу над морем!!!
На экскурсии по вечернему Форосу передо мной проносилась невероятная по своей красоте скоростная смена ассорти из облаков – грозовых, кучевых, белых плотных, серых легких, черных тяжелых, сквозь дождь подкрашенных то желто-золотым, то розовым, то кроваво-красным уже закатным солнцем. Я с удовольствием фотографировала особенно молодые (и не очень) но пары. Старалась делать красивые снимки и думала, мечтала – нет – была уверена, что и меня с моим мужчиной тоже снимут на фоне причудливых облаков.
Вместо линии горизонта облака построили фантастическое побережие, вздымались башенки, зевали чудовища. По плотному золотому облаку пробегали облака серые, лиловые, газовые, почти прозрачные. Обозначила свою мордашку луна.
Теперь, в трудные минуты, я всегда буду говорить себе: вижу радугу над морем и иду в Чуфут-Кале…

Из другого дневника.
Сегодня у меня радостный ден ь- ты приезжаешь. Всё же тринадцатое число для меня счастливое. Значит, я тебя сегодня увижу. Может быть издалека, но увижу. Издалека, если тебя будет встречать какой-нибудь другой мужчина. Я не имел и не имею никаких прав на тебя, тем более, сейчас, и всё же я тебя ревную. Я завидую мужчине, который будет с тобой. Сегодня или когда-нибудь потом. Это одна сторона, другая – я желаю тебе счастья. Счастья, которого хочешь ты, и, которого не могу тебе дать я. К сожалению.
Вот, мы и встретились. По-моему, все точки над I поставили.
Всё правильно, тебе нужен рядом обеспеченный спутник. Чтобы отправлял тебя отдыхать на Канары, чтобы дать Настьке образование, которое, чем лучше, тем дороже. Я мечтаю дать вам всё это, но пока, к моему великому сожалению, не могу. И он обязательно должен быть с квартирой. Иначе это будет не жизнь, или для тебя, или для него. А все рассказы про рай в шалаше это сказки для наивных дурачков. Такая же, как рассказ О‘Генри о том, как девушка с роскошными волосами, для того, чтобы купить в подарок на Рождество своему любимому цепочку для часов, состригла и продала свои волосы. А он продал свои часы, чтобы купить ей в подарок какой-то необыкновенный гребень для её волос. И они были счастливы.
Как я был рад тебя видеть. Ты , конечно, держалась как кремень. А я опять сорвался. Прости за мой щенячий восторг. Но, как хочется видеть тебя, слышать твой голос, как хочется тебя.
По поводу огрызков. Это моей жене доставались огрызки, потому что большую часть свободного времени я проводил с тобой. А с ней только спал. Ты говорила, что тебе обидно меня делить с женой. Ты, практически, и не делила. В подавляющем большинстве всё доставалось тебе.
Помню, ты рассказывала, что после кризиса, когда курс доллара резко вырос, Женя тебя послал с долгами. Мы в то же время так же попали. И потом долго выбирались из этих долгов, но вместе. Только с этим более или менее разобрались, как с Лёшкой случилась беда. Там понадобилось ещё больше денег, и мы влезли в ещё большие долги. Кстати, и моя теперешняя машина мне досталась, потому что ей с нами рассчитались за долги. Она родила мне двух сыновей. Вот через это всё я и не могу перешагнуть. А, вообще конечно, сволочь я, и с женой толком не живу, и с тобой. Извожу вас обеих. Тебя, теперь, наверное, уже нет. Только, и к жене я уже не полностью не смогу вернуться. Всё изменилось. По моей вине. Постарайся быть счастливой.
А я потихоньку начну опять закрываться. Знаешь, как створки у раковины? Они открылись, когда я почувствовал любовь к тебе. Теперь это никому не нужно. Осторожно створки закрываются- посторонним покинуть раковину. Всё останется со мной во мне. Такие дела Иринушка.
Что-то я сегодня, как мешком огретый. Может быть от вчерашнего разговора, может от того, что всю ночь не спал.

Да, я сказала тебе, что мне скучно быть прокладкой между твоим домом и твоей работой… Ты из этого сделал вывод, что я не поверила в твою любовь…
Когда я прочитала, что ты жил бы один и не стал бы жить со мной, будто волшебный ластик начал быстро и безжалостно стирать все мысли, желания, которые возникали у меня в связи с нашим будущим… Никак не пойму, добрался ли этот ластик до чувства?

Господи, благодарю за все, что у меня есть и еще будет.
Особенно – за тебя! Ведь через неделю после окончательного расставания ты привез мне в подарок самые теплые и мягкие тапочки в мире – ведь стало холодно…
И…

Мыло.
— Ты только не смейся…
— Что еще?
— Сережа совсем ушел навсегда…
— Это когда же?
— Вчера…
— И сегодня еще не приезжал?..
Звонок в дверь. Нет, не картошку предлагают. Это Сережа с большими пакетами.
— Не хватайся, тяжело, — и идет на кухню.
— Спасибо, а что это?
— Мыло и манго…
— ?…
— Мыло — прикольное, ручное работы. Тут разные: мыло-скраб, мыло-гель, мыло-крем…
— То есть чтобы я смыла все следы и…
— Думай, как хочешь, но мне нужно было тебя увидеть…
Нет, только не целуй меня.… “эта музыка будет вечной”…

Манго.
Смс. “Доброе утро любимая, в сердце хранимая”
“Спасибо, что ты есть у меня, пусть день будет удачным”.
“Обожаю тебя, скучаю, жду встречи”
“Любимая, хорошая, красивая, желанная, единственная”

Письма. Ретро.
“Вот бы набраться храбрости и попросить тебя прочитать мои письма. А лучше бы сказать все самой. В лучшем случае — ты посмеешься надо мной. В худшем — весь сожмешься, насупишься и скажешь: что теперь делать? Ну, ладно, мне пора…
И я больше тебя не увижу. Правда, фотографий, где ты обнимешь жену — тоже…
Я тебя люблю. Умом мне тоже уже смешно. Только сердцем, телом, еще нет. Ты выделяешь для меня два часа в неделю. И я жду, все еще жду с трепетом встречи с тобой. Но боюсь целовать тебя, боюсь положить руку на ремень — боюсь быть отвергнутой. Слишком хотела быть любимой, желанной. Потом пробовала стать удобной, угождающей, ублажающей… Стала — никакой.
А ты кормил меня мороженым с ложечки. И дорога с твоей дачи проходила через мой дом. И тебе надо было заехать просто для того, чтобы увидеть меня. И это было…”

“Пишу, потому что не смогу сказать это. Слова получаются деревянными. Не умею говорить о личном. Я давно решил для себя, что надо делать так, как считаешь нужным по обстоятельствам, а объяснение моим действиям покажет результат.
То, что наши отношения зайду в тупик я понял давно. Но, когда ты сказала о разрыве, у меня даже физических сил не было сопротивляться. Мне очень не хватает тебя. Я знаю, как тебе сейчас трудно, пусто, холодно, одиноко. Постарайся, пожалуйста, не делать глупостей и необдуманных шагов. Потом о них будет, как минимум, неприятно вспоминать. И другим можно сделать больно, и самому не становится легче. Это я уже пробовал.
Ты очень красивая, хорошая женщина. Не ищи своей вины за случившееся в себе. Сколько красивых, нежных слов я говорил своей первой женщине. Наверное, весь запас, отпущенный мне, высказал ей. С того дня, когда она сказала, что выходит замуж за другого, эти слова режут мне ухо, когда я их не слышу, не важно кто и кому их говорит.
Все, что у нас было мне очень дорого. Надеюсь, что и тебе потом, когда успокоишься, что-то будет приятно вспоминать. Не губи растения, которые мы покупали, они не виноваты.
Желаю тебе, чтобы у тебя все сложилось в личной жизни, твое творчество принесло материальное удовлетворение (думаю, что моральное приносит сам процесс), здоровья и всяческих успехов.
Спасибо за все.”

Сон.
Густой осенний воздух пеленает спортивную площадку двора твоего детства. Я ищу что-то давно, давно знакомое и очень нужное. Раннее утро, все еще спит, лениво встрепенулась и каркнула ворона. Листья, уже опавшие, ломкие. Я их топчу, но они не шуршат.. А мне каждый шаг тяжело дается. Тяжелая я, едва иду, да только знаю — нельзя остановиться… Толкает кто-то в спину, а я иду по тихому, сонному двору вперед, туда, дальше, где парк и горка. Очень крутая горка… А листья все молчат под ногами, а крутой склон все ближе и голос сбивчивый, женский скрипучий: иди, милая, иди без страха… Не тот обрыв, что видится, а тот обрыв, что узнается…

Мыло.
— Когда Сережа уже окончательно придет?
— Что ты! Это он уходит навсегда.
— А‑а-а…

Манго.
День, для кого-то обычный, суетный день. А мы наездились по магазинам, пообедали и решили посмотреть кино. Оба только помним, что Депардье промок в начале “Простой формальности”, а мы пристраивались друг к другу поудобнее, иногда проваливаясь в легкий сон, я уткнулась носом в твою спину… И время было только наше, только для нас. Всего какой-то час молчали все телефоны, а потом забурлила жизнь… Но вечером ты снова приехал поцеловать меня и сказать, что любишь так, как не бывает.

Письма.
“Привет! Твой убито-похоронный тон сильно рассердил меня. Что же получается, как только я сказала, что назад дороги нет — так все порывы и веселья улетучились. И что это было? “Эй, вещь, вернись на место. Я привык, что ты там. Когда хочу, тогда беру, знаю, что никуда не денешься”.
Когда человек хочет, он ищет способы, а когда не хочет — причину. И причину ищет драматическую, чтобы самовлюбленно страдать. Это же легче, чем принимать решения и отвечать за них. Перед собой, ибо только за них спросят потом. Только за твою жизнь.
И ты спрашиваешь у меня: что нам делать?
Да, считаю, что тебе жизнь показала, что кроме привычки и расчетов есть еще что-то настоящее, когда только любишь, веришь и надеешься. Найди в себе мужество и отвернись — скажи: мне это не надо! Когда просят помощи, она приходит. Когда человек сам себя колючей проволокой заматывает — фиг кто тебя доставать будет!”

“Прости меня, пожалуйста! Только сейчас я начал понимать, что рядом со мной был человечек, который абсолютно доверял мне, был как ребенок открыт и беззащитен. Я не понимал, как велико твое чувство ко мне. В любом человеке есть бог — это его вера в себя, в свои возможности. А я убивал этого бога, разрушая веру. Прости меня. Оказалось, что ты была тем стрежнем, на котором все держалось. Ты отошла в сторону, и я стал рассыпаться. Без тебя все потеряло смысл. Два раза нельзя войти в одну и ту же реку. Того чувства, которое у тебя было — нет, и уже не будет. Ты первый человек, который так любил меня (кроме родителей). А я собственными руками все уничтожил. Удобно было считать, что тебе достаточно того, что есть. И даже не делать попытки понять тебя. Счастья нельзя заслужить, добиться. И то, что это было счастье, человек понимает потом, когда потеряет его. Поверь в себя. Прости меня. Я не стою ни одной твоей слезинки”.

Сон.
— Ой, да что вы толкаетесь.. Я его не вижу… Я спешу… Я боюсь потерять…
— Куда прешь, корова! Не оценена еще…
— Да как вы смеете! Я же за ним! Он сказал, что любит, что жить без меня не может! Я хочу…
— Здесь все хотят! Оцениться сперва надобно, потом торги пройти, а там и видно станет. Чего оторопела-то, глянь поди на себя в лужу, пока не затоптали.…
— Это ‑я-я‑я??? Но мне сюда не нужно, я не хотела…
— Поздно, милая! Тебя уже выставили. Приступайте, господа! Та-а-ак: возраст, дети, родственники, доход… теперь посмотрим, что он имеет…
— Стойте! Так это ОН меня??!!
— Не реви, молока не будет. Продолжаем…
— Где здесь выход?
— От чумовая, куда прешь! Да погоди, может еще не так все плохо, сторгуют тебя, возьмет… Да куды ж ты рогами по забору, больно, поди!
— Ой, трава то здесь свежая какая, густая, незатоптанная. А роса, роса-то…
— Насилу догнал… Свежо тут у тебя. Обычно то коровы в другую сторону с торгов бегут.. Бороться, доказывать, возвращаться на переоценку… А ты как ломанула… Ты скажи, что с ним-то теперь делать, оценивать?..

Мыло.
Я сержусь, я отказываюсь играть второплановую роль. Ты говоришь, что хочешь меня видеть и любить, но… Я тоже тебя хочу! Хочу спасть уткнувшись носом в твою спину!
Ты говоришь, что не оставишь жену на одинокую старость, тогда оставь меня! Моя жизнь все равно сложится здорово!
Ты столько лет жил без любви и теперь готов отказаться?
Ты молчишь, я плачу. У меня объявились морщинки и твои поцелуи не спасают от них.

Манго.
Радонеж. Утро буднего дня. Типичное февральское — дымчатое, смутное. Снег крупный, белый. Глазам больно — белое все. Нет людей. Только мы в конце зимы… Долгий спуск по лестнице к источнику. Цепочка следов. Твоих — больших, и моих — забавных, с дырочкой от каблука. Тишина. Благодать. Ты умываешь мое лицо, я смеюсь беззвучно, звуки сейчас лишние… Все немое, белое, чистое, только наше…

Письма.
“Как ты сумел меня так резко развернуть обратно? А нет мне назад дороги. Уже снова я планирую свою жизнь по тебе… Какой же ты сильный, а я слабая. Это ведь правильно, женщина должна быть слабой рядом с мужчиной, только как то я здесь ни при делах оказалась. Я похоронить свое стремление к полноценной жизни теперь тоже немыслимо!
Знаешь, к концу поста я напишу сказу про то, как бы мы жили-были. И буду читать ее много раз, пока не переживу каждую страницу. Ты снова будешь занят делами. Мне тепло оттого, что все-таки была нужна тебе и ты смог сказать об этом. Ведь и твоя жизнь стала богаче. О чем я мечтала — так и не сказал, значит, это была несбыточная мечта, неправильная…”

“Привет, от твоих рассказов стало обидно и больно. Очень тяжело. Тебе нужно писать о любви, счастье, море, солнце. Но, видимо, чтобы ты могла об этом писать, у тебя это должно быть. Я точно знаю, чтобы у тебя это было, я должен отпустить тебя. А я не могу. Я все буду делать, чтобы видеть тебя, разговаривать с тобой, буду держаться за тебя, сколько сил хватит…”

Сон.
Мы с тобой смотрим в окно. И вдруг с левой стороны по дороге потекла вода. “Смотри, что-то прорвало”, — сказала я. От воды шел пар и она, поднимаясь, неслась по дороге. Желтоватая, но прозрачная. Ты молчал. Вода стремительно поднималась все выше. Вот она накрывает крышу 12-ти этажного дома напротив, я вижу наверху грязную пену, но еще видно небо… Бегу в комнату к Насте, она спокойно спит, проверяю телефон — он гудит. Меня охватывает паника. Я спрашиваю тебя: а как мы будем умирать?..
А ты спокоен, совершенно спокоен…

Мыло смылилось. Остался запах. Манго съелись. Остался вкус. Письма отправлены в прошлое. Осталось…
Когда я снова подняла глаза — воды уже не было, над соседним домом желтоватое небо голубело и раздвигало золотистые облака. Наступало утро.
Я проснулась счастливая, легкая. Осталось небо, солнце, и… Моя любовь к жизни.

Когда мне очень трудно, я вспоминаю эту легенду, которую услышала в детстве о том, как две розы шли к морю.

Две розы больше всего в жизни любили море и решили прийти к нему.
Одна роза была очень чуткой, отзывчивой. Она дарила лепестки и колола шипами. Она жила каждую минуту.
И вот, когда она пришла к морю, у нее остался один голый стебель. Ей нечего было отдать любимому морю.
Другая роза была очень разумной и целеустремленной, она думала только о море. Ни одного лепестка не уронила, ни одного листочка. Берегла себя. Пожухли лепестки, шипы стали мягкими, стебель сморщился.
И вот, когда она пришла к морю – оно высохло!

Рассказ «ВЕСЕЛАЯ НЕДЕЛЯ» был написан на заказ в 1998 году, сразу же после кризиса для журналов «Отдохни» или «Лиза» (это продукция одного концерна). Но, поскольку относительно рассказа так и не смогли договорить главный редактор с его замом, рассказ опубликован не был, оплачен, соответственно, тоже.
Однако, спустя 6 лет, он оказался востребованным! И стал победителе конкурса “Смех, который мне помог”, который проводило издательство ЭКСМО в 2004 году. Главный приз — поездка в Турцию на неделю на двоих!
По просьбе издательства ЭКСМО для их сайта я написала маленький отчет о проведенном отдыхе, который и предлагаю Вашему вниманию.

МОЙ ПРИЗОВОЙ ТУРЕЦКИЙ БЕРЕГ
Неделю я колебалась: послать рассказ на конкурс, или нет. Казался он мне старомодным и малосмешным. И я сама себе с этим рассказом совершенно несолидной. Но купило: не бойся быть смешным. Действительно, чего бояться? И вот рассказ “Веселая неделя” отправлен, получение подтверждено. Ждем выставку и итоги.
Приболела, последние дни выставки пропустила. Вышла в конце сентября на работу, прочитала сообщение: поздравляем Вас с победой, Ваш рассказ единогласно признан лучшим. Вот как!! Контактный телефон сообщаю и лихорадочно ищу листовку с условиями конкурса. Что там за первое место, кажется, путешествие??
Отвечаю на запрос, что загранпаспорт у меня имеется, дочь туда вписана и с ней я и предполагаю поехать. Ха-ха, я еще даже и не предполагаю, и не верю… Но все равно, как хорошо, что когда я собиралась менять работу и интенсивно изучала рынок труда, меня все больше привлекали вакансии со знанием английского языка и наличием загранпаспорта. Пришлось сделать. Правда, сейчас на работе он мне совершенно не нужен, но пригодился для другого. К удаче нужно быть готовым. Ведь и рассказ-победитель написан был еще во время кризиса, но не пришелся в тему. Пришло время — оказался кстати.
Прихожу домой, показываю распечатку сообщения и сам рассказ. Все читают и смеются, спрашивают: сколько выиграла денег? Отвечаю, что мне интереснее: сколько дней и где!!! Ведь жизнь богаче денег!
Знакомлюсь с сайтом ТезТура. Египет, Канары, Турция, Испания. Я хочу на Канары, Настя хочет в Испанию, а ТезТур предполагает отправить нас в самое горное и хвойное место Турции — Кемер. Отель 4 звезды, все включено. Время как мы и просили — осенние каникулы. Вот уже забрезжила дата: 29 октября мы покидаем столицу, а 5 ноября возвращаемся домой. Специалисты по отдыху в Турции сетуют: вряд ли тебе повезет с погодой — поздновато! Ну и ладно — не было бы дождя стеной, а остальная природа и море будут нам в радость в любую погоду.
Терзаюсь сомнениями — так не бывает, что за хороший рассказ можно в Турцию поехать. Где же подвох? Когда меня кинут? Решаю никому не говорить — только самым близким. Вот вернусь, тогда и расскажу. Ну и досталось им, близким от меня: и в отель меня не поселят, стану я бомжом в чужой стране, и даже если все будет хорошо, то заграницей я никогда не была и вести себя не умею, и буду делать все неправильно и выселят меня. Собираться начала только накануне вылета, когда на руках уже были билеты и путевки, и утешала собранная информация: у ТезТура в Турции очень хорошие отели и испытания странной кухней и жутким сервисом нам не грозят.
Настало утро отъезда. Выезжаем с большим запасом. На кольце ломается машина. Вот оно!!! Вот!!! И никто не виноват! Главное — не сдаваться! Ловим машину до Речного Вокзала, оттуда на маршрутке в Шереметево‑2 и прибываем за 20 минут до начала регистрации. Старательно смотрим по сторонам и ведем себя также, как другие — будто сто раз уже летали, а не впервые. Вот позади регистрация, паспортный контроль, размещение в салоне. Настя возле окошка, повизгивая смотрит, как самолет отрывается от земли, набирает высоту и сквозь облака держит путь — невозможно себе представить — в Анталию, где температура воздуха 26 градусов. Периодически дергаю Настю, мешаю ей читать очередной детектив и прошу ущипнуть меня — дескать не сплю!!!
Тем временем в салоне начинаются тусовки. Пожилых лет дама, тучных объемов, обтянутых джинсами, повышенной социальной агрессивности и изрядно разгоряченная большим количеством джина, опрашивает народ с детьми, кто куда летит. В результате опроса взрослые присоединяются к мадам и бутылке с джином, а дети начинают бегать по салону и кучковаться в хвостовом отделении. Когда массовик-затейник приближается к нам, мы немедленно делаем вид, что крепко спим. Упаси, Боже, наш отель от этого чуда с большой душой и еще большей бутылкой.
После выгрузки из самолета, мы, безбагажные, первыми оказываемся в автобусе и из-за стекла наблюдаем, как народ распределяется по желтеньким тезтуровским автобусам. Наше чудо завалилось возле регистрации посадки, и два мальчика с трудом доволокли ее до соседнего автобуса! Ура!!! Я согласна отдыхать без соотечественников в отеле. Как-нибудь освоимся. Девушка гид с искренним изумлением смотрит на наши маленькие рюкзаки и спрашивает, на сколько дней мы приехали.
За окном сначала город, потом горы, потом море — полный штиль, заходящее солнце. Цветы цветут, апельсины висят на деревьях и гранаты. И мы приближаемся к отелю.. Вот нас выгружают, встречают на ресепшн, записывают, вешают на руку голубой клеенчатый браслет “ Kemer­Dreem” и провожают в номер. Глубинный выдох на балконе — все треволнения позади, отдых начался. Осталось позвонить домой и сообщить, что самолет долетел, нас встретили, поселили, отель шикарный, еда вкусная и обильная и это мы, мы сидим на балконе и качаем то левой, то правой ногой!!!
Вечером дозвониться из номера домой не удалось. Утром — встреча с гидом и еще с одной нашей спутницей. Вчера, уставшие после дороги, мы не познакомились.
Солнце грело спину весь завтрак, который мы провели прямо под апельсиновым деревом, что росло рядом со входом в ресторан. Большой бассейн с морской водой, горы… Где же море?
В 10.00 по местному времени мы стоим на ресепшн. Гида нет, но знакомимся с Галиной и выясняем, что во-первых она здесь уже отдыхала и все знает, а во-вторых надо на все плюнуть и бежать на пляж, пока дивная погода. Где пляж, телефон, центр, Кемерский Арбат и все остальные детали известно Галине. Мы быстро звоним домой, получаем пляжные полотенца и отправляемся на пляж.
30 октября, а мы в топиках и шортах, разглядывая пальмы и цветущие розовые кусты, мимо парка с фонтаном, где плавают разные рыбы, топаем к морю. Говорят, еще можно купаться. На нашем пути — загончик с утками и лебедями, белыми и черными. Иногда с ними тусуются павлины. Однажды возле нас один из них как мог взлетел и также как мог издал звук. Хорошо, что мы об их способностях знаем из мультфильма.
Каждый день — хвала судьбе за кусочек летней сказки. Море — 24 градуса, воздух — 29, солнце, легкий ветерок, народу — никого!!! В городе тоже мало. Отель заполнен, в основном немцы, мирно пьющие пиво целый день возле бассейна. Если вдруг немец оказался в воде- он либо упал, либо поспорил.
Плаваем, загораем, много едим, спим, ходим в сауну и турецкую баню. В четыре часа солнце покидает нас, быстро скатываясь за горы. Наступает темнота и прохлада, надеваем свитера и после ужина идем гулять по лавочкам в центр города.
Шесть дней прошли быстро, куплены полотенца и “турецкий глаз” в подарки на разных носителях, брошены копейки в сильно соленое Средиземное море, забыта чурчкела в холодильнике в номере отеля, борт вернул нас в Шереметево‑2.
Да, чудеса случаются, хорошие люди встречаются. Чтобы повезло, надо что-то делать.